Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович
Между тем из армии поступали все новые просьбы о присылке почтовых чиновников, служителей и почтальонов. В этой ситуации литовский почт-директор А.И. Бухарский, докладывая О.П. Козодавлеву о направлении почтмейстера в корпус П.Х. Витгенштейна в город Шавли, отмечал, что у него уже нет свободных людей, кроме тех, которые «заняты в пограничных почтовых конторах <…> особыми известными Вашему Превосходительству поручениями»[298]. Тем не менее в мае 1812 года из Белостокской почтовой конторы в Полевой почтамт 2‐й армии был направлен канцелярист Шульц, знавший немецкий язык. Почт-директор 2‐й армии С.П. Ямпольский утверждал, что в таком чиновнике существует «крайняя надобность». Поэтому к направлению новых чиновников в полевые почтамты были привлечены Малороссийский и Финляндский почтамты[299]. В результате, как сообщал Бухарский в декабре 1819 года главноначальствующему над Почтовым департаментом князю А.Н. Голицыну, к 1813 году «в самом Литовском почтамте оставался для перлюстрации только один чиновник» — «по совершенному недостатку в способных к тому и благонадежных людях за раскомандированием таковых по Высочайшим повелениям в полевые почтамты»[300]. Указание о снабжении финляндского полевого почтмейстера материалами для производства перлюстрации было послано финляндскому почт-директору из Петербурга 2 июля 1812 года[301].
Во время военных действий 1812 года сотрудники службы перлюстрации читали письма сановников, военных. Можно отметить, что уже в это время появлялись зачатки «алфавита», т. е. постоянного контроля за перепиской некоторых лиц на протяжении ряда лет. Так, длительная слежка была установлена за обменом посланиями иркутского гражданского губернатора Н.И. Трескина с генерал-губернатором Сибири И.Б. Пестелем, находившимся постоянно в Петербурге; дипломата графа А.И. Маркова с жившим в его доме в Москве надворным советником Кристином, швейцарцем по происхождению. Переписка последних просматривалась по моим данным, с 1812‐го и по меньшей мере, по 1826 год[302]. В эти и последующие годы главным надзирателем за ведением перлюстрации и хранителем особо секретных выписок являлся А.А. Аракчеев. Например, министр внутренних дел О.П. Козодавлев в сентябре 1812 года писал всесильному министру: «На вскрытие двух пакетов на имя английского посла [У.Ш. Кэткарта] от г. Вильсона [Вильсон Р.Т. — британский представитель при русской армии в 1812–1813 годах] ожидаю приказания Вашего». На выписке из письма И.Б. Пестеля к Н.И. Трескину от 10 сентября 1817 года Аракчеев пометил: «Получено от государя в Москве 2 октября 1817 года»[303].
Во время заграничного похода русской армии 1813–1814 годов встала задача контроля за перепиской не только военнослужащих, но и жителей государств, через которые проходили войска. Общее руководство перлюстрационной деятельностью во время заграничного похода осуществлял полевой инспектор почт полковник Ф.О. Доливо-Добровольский. В декабре 1814 года он рапортовал, что, заведуя «почтовой секретной частью в Саксонии и прочих местах», направил чиновников Полевого почтамта в Лейпциг, Дрезден, Познань, Бромберг [Быдгощ], Плоцк и «другие значительные города» для наблюдения за перепиской. Уже 1 февраля 1813 года Доливо-Добровольский ставил вопросы о направлении в Варшаву и другие крупные города российских почтмейстеров и о необходимости иметь при Главной квартире еще одного чиновника, «совершенно знающего секретную почтовую часть»[304]. 23 мая 1813 года был утвержден новый штат Полевого почтамта, в котором официально числился «чиновник по секретным поручениям». Одним из таких чиновников был А.Е. Баскаков, занимавшийся перлюстрацией еще в ходе русско-турецкой войны[305]. В результате в Петербург поступали, например, выписки из писем о положении дел во Франции, которые тщательно изучались: некоторые фразы подчеркивались в тексте, отчеркивались сбоку и т. п.[306]
В целом же война с Наполеоном, последующий поход русской армии в Европу, огромный рост международного авторитета России не только не остановили дела перлюстрации, но, напротив, способствовали его расширению. Одновременно в «секретное дело» стремились вмешаться другие правительственные структуры. Видимо, в начале 1813 года главнокомандующий российской армией фельдмаршал М.И. Кутузов «предписал начальникам губерний требовать от почтовых мест, чтобы письма, подаваемые пленными и подозрительными людьми, были доставляемы к министру полиции». Он также просил министра внутренних дел О.П. Козодавлева «сделать по почтовой части распоряжение». Последний немедленно выполнил просьбу фельдмаршала[307]. Это встревожило опытных специалистов перлюстрации, увидевших здесь угрозу нарушения ее тайны. Исполнявший обязанности директора Московского почтамта Д.П. Рунич, который к тому времени выехал из занятой французами Москвы в Нижний Новгород, обратился к Козодавлеву. Он, в частности, отмечал:
Освидетельствование корреспонденции и наблюдение за оною производилось всегда чрез один только почтамт посредством особых чиновников, при перлюстрации употребляемых, и сие делалось так тайно и толикою осторожностью, что самые экспедиции разбора и отправления почт не ведали того, чья именно корреспонденция наблюдается и какие письма перлюстрации подвергаются. В доказательство того, что операция сия весьма скрытно производилась, представить можно то, что в течение многих лет самые перлюстрированные письма получавшим оные не подавали малейшего повода к сомнению или подозрению, и правительство чрез внушенную в публике доверенность к почтовому департаменту имело в руках своих средства к таким открытиям, которые при самых усерднейших исследованиях оставались иногда скрытыми. По уважению сих истин и быв удостоверен, что поручение о наблюдении за корреспонденцией, сделанное почтовым конторам, совершенно подорвать может издавна утвердившуюся доверенность публики к почтовому департаменту, ибо губернские конторы ни средств для сего потребных не имеют, да и самое выполнение почтмейстерами предписаний господ губернаторов подвергнуться может огласке, и, следовательно, тех лиц, за коими наблюдение производиться будет, сделает осторожными, я имею справедливый повод думать, что под сим предлогом и непозволительное даже злоупотребление вкрасться может[308].
В свою очередь сам О.П. Козодавлев 11 апреля 1813 года направил секретную записку императору. Докладывая о выполнении указания главнокомандующего, он в образцово бюрократическом стиле писал:
…если Министерство полиции желает сим средством знать, какие тайны или о каких предположениях пишут по почте пленные, то оно в расчете своем ошибется, ибо никто без сомнения ничего тайного не напишет, зная, что письма отбирает губернское начальство. Прежде сего письма от пленных были в почтовых местах принимаемы и отсылаемы секретно в те места, где установлена перлюстрация; турецкие же письма отсылались от министра внутренних дел к Государственному канцлеру и по переводу были представляемы Вашему Величеству; а когда содержание их оказывалось несомнительным, тогда отсылались для доставления по адресу. Все сие оставалось в совершенном секрете, и пленные и подозрительные люди писали свободно, думая, что их письма не вскрываются.
Напротив же, по нынешнему положению сделалось самое секретнейшее дело перлюстрации публичным, и потому теперь и ожидать нельзя, чтобы кто‐либо стал писать по почте какие тайны: чрез почту не можно уже будет открыть ничего тайного. Сверх того люди недовольные губернским начальством, как пленные, так и другие, по почте не осмелятся уже писать жалоб или неудовольствия своего на тех, у коих, как кажется, все во власти находится. Наверное полагать можно, что… и обмана известного Соковнина [Р.М. Медокса] не случилось бы, ежели бы чуждое почте начальство не имело права требовать себе с почты пакетов. Дерзкий преступник Соковнин без сомнения ведал, что адъютант министра полиции, яко преважная в губернии особа, может, а особенно с помощью коменданта или губернского начальства, брать с почты пакеты, и потому сие исполнил, а простяк [так в тексте] Кавказский почтмейстер, основываясь на введенном ныне постановлении, вдался в обман[309].
