Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке - Бердинских Виктор Арсентьевич (читать книги полностью TXT) 📗
У детей от употребления большого количества хлеба, картошки, капусты, грибов — животы были вздутыми, натянутыми, с посиневшими пупками. До семи лет дети не имели штанов, их заменяла длинная холщовая рубаха, и только зимой одевались в штаны, валенки или лапти. Все лето дети, да и большинство взрослых ходили босиком. Болели мало. Если случалось заболеть, болезнь переносили спокойно. Никаких лекарств и таблеток не имели, врачей не звали, морозов не боялись. Зимой к соседу иногда бежали по деревне раздетые, босиком, радуясь своей лихости. Если же простуда иногда брала за горло, садили ребенка в русскую печь на смоченную ржаную солому, закрывая печь заслоном. Вместе с обильным потом выходила простуда, после чего было легко и весело.
Ближе к вечеру играли, когда удавалось, в войну, бабки, городки, лапту, прятки. По вечерам лазили по берегам оврагов, речек. Рассматривали букашек, жуков, находили мед диких пчел. Мир казался сказочным, бесконечно интересным. Характерный случай произошел в канун войны. У нас в поскотине росла густая березовая роща, где отдельные березы иногда вырубались на жерди для огородов. Так вот, в эту зиму, в феврале 1941 года, эта роща представляла страшное зрелище: все березы, перегруженные намерзлым снегом, воткнулись своими верхушками в землю. Мужики и бабы нашей деревни и соседних притихшими голосами говорили: «Ох, не к добру это, не к добру!»
«Отец содержал нас не как родных»
Колчанова Валентина Гавриловна, 1917 год, дер. Соски
Было у нас в семье шесть ребят. Пошла я в школу, до школьного возраста дожила. В классе были с разных годов. Отучилась полторы зимы, по летам нянчилась, жила в пестуньях (няньках) у чужих людей. Жила зиму еще в прислугах. А потом и дома в семье работала, тогда еще своя полоса была, а потом начались колхозы, я стала работать в колхозе. Колхоз звали «Золотая горка», это был первый колхоз в селе Монастырщина. Жали, косили вручную все, навоз возили. Даже вручную машины вертели, молотили конным приводом. А по зимам, когда заканчивалась страда, мы шили кули из рогожи, в них возили уголь.
В детстве боронили, были ямщиками на лошадях. Ребенки делали все, как есть все: и коров пасли, всю работу выполняли и помогали. Я вот в лес малехонька ходила рубить дрова с отцом, с матерью, летом лен теребили, колотили его, все делали: стлали, ломали, делали на куделю. По ночам разбудят ребенков лен ломать. А осенью начнут молотить, а мы еще малы были, мы снопы вязали, клали их, лошадей гоняли в приводе — по своей силе работу работали. Подросла я, стала жать и косить. Косу мне налопатят, я и кошу. Первый день ходила косить, руки все сплошные мозоли намозолила, не пошла даже есть, а ушла в полог лежать. А отец с матерью увидели мозоли, притащили меня домой и об самовар стали мозоли прижигать. А на следующий день я не пошла косить, потому что ладони у меня не сгибались, а потом руки зажили, я опять пошла в поле. Тогда лета были жаркие, не как теперь. Придешь с поля, не то чтобы есть, а напиться бы только да умыться.
Дедов я своих никого не знаю и не помню, у нас все мужики в войну погибли, тогда много войн было. А бабушку отцову помню, она жила не с нами, старенькая очень была, приходила к нам, пряла. А под конец не стало у ней ума, бегала везде, весь молодой лычаёк по весне выдергает. Помню ее, когда ей гроб в ограде делали. А Гаврилову мать не помню.
Были у меня три сестры и два брата. Родной отец погиб на гражданской войне, мать потом замуж вышла, жили мы не с родным отцом до Отечественной войны, а в Отечественную и он погиб. Отец содержал нас не как родных. Вставали на колени, чтобы дали конфет или калач, и в ноги кланялись. Нам от него попадало. Жили мы и у крёсны, у нее был тогда еще один Юрка, а как у мамы Сима народилась, меня домой увезли. На семнадцатом году я уехала в город. Кофточка была у меня, да юбка из чего-то синенького, да жакеточка, а больше у меня ничего не было.
Ведь естоль ребенков у нас было, на всех не хватало. Из портенины чулки вязали, штанов никаких раньше не было.
Ну а ссоры чего. Отец неродной, ругал, мы подчинялися. Мама чем угодно дралася: и кочергой, и ухватом, чего под рукой попадет, всем доставалось. А Витька маленький был, я его спать укладывала на печи. На столе у меня все к обеду собрано было, близко к столу подошли, Витька скатерть-то и сволок, все побилось, вся посуда. Я испугалась, Витьку спать в зыбку скорее уклада, а сама под телегу у колодца улезла. Матерь пришла, увидела и забегала, заругалась, искала меня, убить грозилась. А потом ребенок проснулся, она ничего не убрала, только скатеркой закинула, Витьку на пол посадила, а сама снова айда в поле. А утром потом спать, поругала меня, но бить не била. А с отцом она ругалась только за пьянку, он вино попивал. А отец с ней не связывался, мати ведь как зашумит, так только дай сюда.
Куковякина Юлия Петровна, 1922 год, дер. Слобода
Семья у нас была большая. Жили с мачехой, так всякое было. Неродная мать, так не родная. Всяко бывало: и хорошо и плохо. Детство было не очень-то хорошее. С малых лет все делали сами: и шили, и пряли, и вязали. Хорошо, что тятька был у нас хороший. Он никогда нас не обижал, потому что и его детство было не из легких. В тринадцать лет остался без родителей. Сиротское детство он сознавал. Даже когда я пошла в восьмой класс, то он вначале не знал, как и сказать-то мне, чтобы я шла работать, боялся обидеть меня. Но что поделаешь, от судьбы не уйдешь. А еще помню из своего детства, как раньше ходили на игрища. Там парни замечали девок. Раньше было не так, как сейчас. Если вечером парень девушку с вечерки, то у ограды даже боялись остановиться. А на следующий день увидишь друг друга, так виду не подавали. Было и такое — парень работает в лесу, а к нему в дом привели уже невесту. Так и жили.
Кроме вечерок и игрищ, никаких развлечений не было. Потом стали делать клубы. Молодежь в свободное время стремилась в клуб. Старики обычно праздновали старинные церковные праздники. Но ведь праздновали не так, как сейчас, весело.
Раньше по пять, десять, а то и по двенадцать было ребен-ков. И родителям они были милы, и всем места хватало. Хоть и нянчиться было некому, но дети росли как грибы, и мало кто болел. Ребят крестили всех без исключения. Похороны тоже не обходились без церкви. Если в доме заболел человек, то приглашали священника, чтоб снял грехи и все болезни.
В нашей деревне были дети, рожденные вне брака. Но деревня у нас была дружная, и никто никогда не обижал таких ребят. Но конечно, были и злые люди. Они иногда поговаривали, что вот идет безотцовщина. Будущего не боялись и всегда верили в будущее, а вот смерти побаивались. Но ведь как: бойся не бойся, а смерть придет, так никуда не денешься.
Глава 3. Босоногое детство
«Я детства не видела»
Вагина Таисья Семеновна, 1914 год, дер. Бурковы, крестьянка
И теперь, видишь, не все ровно живут, и раньше так же было. Были и такие, что выделялись. Вот у нас один в деревне Игнаха жил. Дом-пятистенок ему из Никольского перевезли. На окнах шторы повесил, а раньше штор ни у кого не было. Вот про него разное говорили: «Где шторы — там живут Ежи-воры». У него отца Ежом звали. А он и вправду потаскивал, был у него такой грешок.
Жили мы пока единолично, семья была четырнадцать человек. Две снохи было. Устанавливался в больших семьях порядок: сегодня твоя денщина, завтра моя. Этой квашню пекчи, за скотиной ходить. В колхоз вступили, так старшие отделяться стали, кто своей семьей обзавелся. Тут уж одна хозяйка на дом оставалась.
В войну тяжелее стало, и дома надо успеть, и на работе. Я больше в то время с мешками возилась. Молодая была, силы хватало. Мне никого не надо было, чтоб мешки наваливать — взвалю на закорки и несу. Жили без передыху, пахали и сеяли — все делали, и все бабы одни да старики.
