Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке - Бердинских Виктор Арсентьевич (читать книги полностью TXT) 📗

Бердинских Виктор. Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке

Что такое устная история?

Девятнадцатый век дал значительное число разнородных источников по истории русского крестьянства, но в силу целого ряда причин — прежде всего политических — в следующем веке они оказались невостребованными. Реальная и полноценная история русского крестьянства большевикам была не нужна. Отношение к дореволюционной истории России как к «допотопной», сильнейший идеологический пресс и цензура — все это привело к тому, что голосов самих крестьян мы не слышим. Мы не знаем, что они сами думали, видели, чувствовали. Вся многоликая и разнокачественная литература о русском крестьянстве — это всегда взгляд сверху или со стороны.

В этой книге я попытался через судьбы отдельных личностей — и с помощью устной истории — показать судьбу русского крестьянства в страшном и драматичном двадцатом веке. Что же такое устная история?

Устная история — это история современности на основе воспоминаний участников и свидетелей событий, записанных интервьюером. В условиях России устная история — это и история многих бесписьменных в девятнадцатом веке народов.

До возникновения письменности именно в устной форме хранились и передавались от поколения к поколению социальный опыт, информация о прошлом, художественные произведения (эпос). Думается, что прав исследователь Д. П. Урсу: «После возникновения историописания (анналов, хроник, летописей) устная история не исчезает: параллельно существуют две формы исторической памяти — устная и письменная» [1]. Основная социальная база устной истории — патриархальное крестьянство. Двадцатый век — последний век существования патриархального крестьянства в Европе.

Абсолютизация письменных источников привела большинство историков к полному забвению источников устных. Второе рождение устной истории (oral history) связано с достижениями научно-технической революции. В 1948 году профессор Колумбийского университета (Нью-Йорк) Алан Невинс (1890–1971) начал записывать воспоминания, используя первые магнитофоны. Уже в 1973 году в США было 316 научно-исследовательских учреждений, работавших в области устной истории. В Европе устная история массового распространения не получила, хотя в каждой западноевропейской стране были широко известные специалисты в этой области.

Отметим прежде всего демократизм устных источников. Действительно, на их основе можно писать историю «простецов» — народа, а не правителей и государства. История снизу — это история личной, приватной жизни людей.

Запись на магнитофон обеспечивает высокую степень достоверности свидетельств очевидцев. А кроме того, в устных рассказах людей есть элементы уникальности — неповторимости личной судьбы человека, чего никогда не найдешь в официальных документах.

Революция в исторической науке двадцатого века привела к тому, что принцип «Нет документа — нет истории» был отвергнут. Таким образом, словесно-речевой способ информации о прошлом вернулся в обиход историка. Мы вновь вспомнили, что народная история всегда была устной.

В нашей стране наконец произошло осознание того, что коллективная память народа — это национальное богатство. Причем в России интерес к устной истории гораздо больший, чем на Западе. Ведь в любом тоталитарном обществе — две правды: официальная и неофициальная, и объем неофициальной правды в нашем обществе был исключительно велик. К тому же очень велик был объем слегка приукрашенных, полуправдивых и полностью фальсифицированных документов. Наши архивы загромождены колоссальным объемом бесцветных, ничего не значащих бумаг, а по-настоящему исторические события часто не документировались.

Мы должны отчетливо осознать — в России 1970–1990-х годов произошел не просто естественный уход поколений, родившихся в 1900–1920-е годы. С этими людьми в прошлое ушла целая тысячелетняя эпоха народной жизни — комплекс традиций и повседневный уклад, создававшийся у нас столетиями.

Резкий слом материальной и духовной (прежде всего национальной русской) культуры, происшедший в 1930–1960-е годы, поставил под сомнение культурные ценности традиционного крестьянского общества. Сформировалось негативное отношение к народной культуре прошлых столетий как к чему-то давно отжившему. Между тем это была живая структура, державшая национальное самосознание общества на своих плечах.

Следующие поколения уже не восприняли и не передали дальше существенные культурные ценности традиционного общества. Произошел разрыв в цепи поколений — в чем-то, может быть, и неизбежный, но проведенный «мужикоборцем» Сталиным чрезвычайно грубо, жестоко, варварскими методами. Урбанизация и индустриализация страны, роль донора по отношению к национальным окраинам, гибель наиболее творчески активной части населения России в годы сталинских репрессий и Великой Отечественной войны — все это привело к полному разорению российской деревни и уничтожению российского крестьянства — самого массового творца-созидателя великой русской культуры.

Представленные здесь рассказы-воспоминания очень типичны. Записи интервью-рассказов крестьян-старожилов собирались в 1980–1990-е годы самим автором и проинструктированными им студентами города Кирова (Вятка) по созданным автором программам и опросникам. Всего собрано более тысячи записей. Опросы проводились в основном в Кировской области, но имеются записи рассказов крестьян — жителей других областей России. Многие рассказы отличаются высоким уровнем доверительности, так как опросы проводились внуками старожилов.

Что же замечательного есть в этих рассказах?

Первое. Это рассказы людей, перенесших неслыханные муки и тяготы, переживших такие бури, которых с избытком хватило бы на несколько веков тихого, бескризисного эволюционного развития. Не может не поражать загадка невероятной устойчивости нравственной основы, крепости духа тех поколений. Очевидно, дело здесь в цельности, нерасчлененности народного самосознания.

Второе. Сегодняшние 70–80-летние деревенские старики и старухи унесут с собой живой русский язык — эту живородящую основу великой русской литературы XIX века. Сменяющие их поколения как в городе, так и на селе говорят совершенно по-другому. Ладовость, сказовость, поэтичность строя народной речи в этих рассказах удивительна.

Третье. Для воспоминаний женщин характерен в основном ассоциативный (а не логически-рациональный) стиль мышления. Прибежавшей на поле встречать отца девочке кажется, что звон от его медалей разносится, словно колокольный, по всему полю. Поэтому высока, кроме всего прочего, литературная значимость такого рода записей.

Не столь драматичны, трагичны воспоминания мужчин. У них один образ не цепляет второй; рассказ идет по хронологии — снизу вверх. Немало тут сухой перечислительности. В художественном отношении воспоминания-рассказы мужчин гораздо менее значимы, чем женские. Вероятно, это особенность стиля мышления, механизма памяти. Для мужчин характерны преуменьшение значимости событий, иронический анализ прошедшего, последовательно-логическая манера изложения. Зачастую эти рассказы окрашены юмором.

Оказалось, что образование накладывает свой отпечаток на стиль рассказа, причем часто этот отпечаток не на пользу. Порой раскрепощенный, живой и яркий рассказ старухи, только две зимы ходившей в школу, резко контрастирует с сухим, казенным мертвым языком учителя, врача, служащего. Образование серьезно меняет строй речи, строй мышления человека, часто уменьшая художественную значимость его воспоминаний. Не столь свободным становится при этом механизм неосознанного отбора значимых для человека эпизодов. У меня есть десятки записей рассказов, по которым словно прошелся асфальтовый каток, настолько они сухи, бесцветны, двухмерны. В основном это люди со средним или высшим образованием. Не получается у них сопереживания, слияния, растворения в той эпохе. Барьер времени, отстраненности для них часто непреодолим. Эмоциональный накал речи, ее интонационное многообразие, жест в речи для них так же недостижим, как естественен для многих престарелых крестьянок.