Мистика московских кладбищ - Рябинин Юрий Валерьевич (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Тихая, унылая картина старого монастырского кладбища нисколько не изменилась и в наше время. Благодаря своему старинному облику Донское сколько раз за последние десятилетия становилось съемочной площадкой, — здесь снимались «элегические» эпизоды исторических, преимущественно, фильмов.
Донской монастырь в XVIII и XIX веках был местом погребения наиболее знатных московских родов — Мухановых, Протасовых, Хвощинских, Свербеевых, Глебовых-Стрешневых, Дмитриевых-Мамоновых, Нарышкиных, Паниных, Вяземских, Бобринских, Долгоруковых, Толстых, Уваровых, других. Голицыны, у которых был родовой склеп практически в каждом московском монастыре, в Донском имели огромную усыпальницу, устроенную в немалом храме Архангела Михаила. Между прочим, там похоронена и княгиня Наталья Петровна (1739–1837), послужившая A.C. Пушкину прообразом старой графини в «Пиковой даме».
За апсидой Нового Донского собора стоит большой, причудливой формы памятник. Под ним покоится Прокофий Акинфиевич Демидов (1710–1788). Унаследовав от отца и деда — богатейших уральских заводчиков — огромное состояние, он не остался, по их примеру, на Урале, при заводах, а перебрался в Москву. Он купил кусок берега Москвы-реки, вблизи Донского монастыря, — Нескучный сад — и выстроил там роскошный дворец. В усадьбе он устроил крупнейший в России ботанический сад. И сам ухаживал за растениями — поливал их из серебряной лейки. Демидов пригласил знаменитого портретиста Д. Г. Левицкого, чтобы тот изобразил его за этим занятием. Эта картина и по сей день широко известна.
О самых невероятных чудачествах Демидова складывались легенды. Серебряная лейка — это одна из деталей легендарного образа. Вся Москва судила и рядила о том, как Прокофий Акинфиевич вывесил однажды на ворота своего дома объявление: «В сем доме проживает дворянка Анастасия Прокофьевна Демидова. Не желает ли кто из дворян сочетаться с ней законным браком». Своевольный отец передержал дочку в девицах, как та ни рвалась из платья, потому что все никак не составлялась партия по его привередливому вкусу. Наконец, не в силах больше противостоять девичий страсти, он выдал ее за нищего писаря, дворянского, однако, звания, — этакого Бальзаминова, — явившегося по означенному объявлению. Приданого за дочерью забавник дал 99 рублей и 99 копеек.
Как-то, имея в виду расположить к себе тестя, зять пригласил его на семейный завтрак. Причем, он решил не ударить лицом в грязь и принять Прокофия Акинфиевича по первому разряду. Он не пожалел всех своих скудных сбережений и не завтрак устроил, а решительный обед.
И вот к его скромнейшему дому подъехал знаменитый на Москве демидовский цуг. Лакеи распахнули дверцы кареты, и оттуда выбежал… поросенок, бодро постукивая копытцами. Очевидно, Прокофию Акинфиевичу не давала покоя слава императора Калигулы, пославшего заседать в сенат коня. И он по примеру остроумного цезаря отправил на пир к дочери и зятю поросенка вместо себя.
Зять принял игру неугомонного своего тестя: все, кто был в доме, вываливают встречать дорогого гостя, провожают в залу, усаживают во главу стола под иконы и скармливают все съестное, причем величают его «батюшкою», «сударем», «отцом родными» и произносят в его честь здравицы и поют «многая лета».
Когда о почете, оказанном его посланцу, узнал Демидов, он остался чрезвычайно доволен, и зятю, ставшему вдруг любезным, воздал сторицею. Поросенка того, впрочем, он велел заколоть. Шкурку же его аккурат под завязку набил золотом и самоцветами и с отеческим благословением послал молодым.
Но подобные легенды и байки, изображающие Демидова страшным чудаком и самодуром, как-то затмили беспримерную благотворительною деятельность Прокофия Акинфиевича. А ведь в грозную пору очередной турецкой войны он передал правительству на военные нужды четыре миллиона рублей. Сумма совершенно невероятная! Демидов пожертвовал на строительство в Москве Воспитательного дома — детского приюта — еще миллион рублей. Это грандиозное, самое большое в то время в столице, здание, построенное по проекту архитектора К. И. Бланка, заняло целый квартал между Москвой-рекой, Китай-городом и Яузой. При Воспитательном доме Демидов учредил Коммерческое училище, в котором воспитанники обучались с пяти до двадцати одного года. От демидовских щедрот на них издерживалось по ста восьмидесяти рублей на человека в год. Это было очень немало. Можно вспомнить, например, что годовое жалованье того же Бальзаминова, чиновника 25 лет, составляло сто двадцать рублей-с… Таким был Прокофий Демидов.
Похоронена в Донском и еще одна легендарная личность — Дарья Николаевна Салтыкова (1730–1801), больше известная под прозвищем Салтычихи. Прославилась она своим неслыханно жестоким обращением с крепостными. Всех людей Дарья Николаевна извела числом 139. И не в какой-нибудь там саратовской глуши, а в самом центре Москвы — в своей усадьбе на углу Кузнецкого и Рождественки. Из них душ загубила — три. Остальные были женщины. Наказание душегубице положили — вечное покаянное заточение в московском Ивановском монастыре. Там она содержалась в подземном темном склепе. Сторожить ее был приставлен солдат. И той стражи поистине не было ни храбрее, ни прилежней. На одиннадцатый год уз Бог им сына шлет в аршин. За такое подвижничество узницы режим ее содержания, вместо ожидаемого послабления, был еще более ужесточен: из темницы ее пересадили в клетку, которая стояла на монастырском дворе у собора. Это был прообраз будущего шоу «За стеклом». Целых 22 года Дарья Николаевна жила в этой клетке на виду у всего мира. Но — что любопытно! — насколько бы тяжким в то время ни было наказание осужденного, смерть снимала с него вину, и, если не перед историей, не перед памятью людей, то, во всяком случае, перед законом, уравнивала с благонамеренными подданными. Вот почему Дарья Николаевна, когда исполнилась ее мера наказания, не в «убогий дом» была брошена, не «на буйвище» где-то закопана, а предана земле, как и подобает родовитой дворянке, на главном и лучшем в ту пору московском кладбище — в Донском монастыре.
Под стать именитым покойным Донского кладбища были и авторы надгробий над их могилами. Это целый ряд знаменитых имен — Витали, Мартос, Демиут-Малиновский, Андреев, Гордеев, Васнецов.
И все-таки Донское кладбище известно, прежде всего, не аристократами своими, а могилами деятелей культуры и науки. Здесь покоится практически весь союз писателей XVIII века во главе с «отцом русского театра», как его назвал В. Г. Белинский, драматургом и поэтом Александром Петровичем Сумароковым.
Сумароков написал девять трагедий — «Хорев», «Синав и Трувор», «Аристона», «Семира», «Вышеслав» и другие. Работая в 1770-м над самой известной своей трагедией «Димитрий Самозванец», Сумароков в одном из писем очень смело заявил: «Эта трагедия покажет России Шекспира». Но, конечно, даже приблизиться к Шекспиру Сумарокову не удалось. По воспоминаниям современников, эта трагедия была «преимущественно любима солдатами». Тем не менее, для своего времени он был лучшим российским драматургом. Его трагедии и комедии не сходили со сцены русских театров еще и в XIX веке. В репертуаре знаменитого театра Ф. Г. Волкова трагедии Сумарокова всегда являлись основными постановками.
Но в то время, в которое жил Александр Петрович, много выгоднее было бы называться «первым кузнецом» или каким-нибудь «первым извозчиком», но только не «первым драматургом». Умер крупнейший писатель безумного и мудрого столетья в одиночестве и нищете. Его дом на Новинском бульваре, вместе со всем имуществом, был описан за долги. И хотя от самого дома до могилы гроб с телом Суморокова несли на руках десятки его почитателей, преимущественно московских актеров, в целом похороны были, конечно, не по чину действительного статского советника. Разве что оказался он на «генеральском» кладбище. Это, пожалуй, было единственное признание, оказанное покойному. Но уже получить в ногах пусть не величественный, но хотя бы сколько-нибудь долговечный монумент, драматург не удостоился. Да и был ли вообще какой-либо памятный знак на могиле Сумарокова? Неизвестно. Разве крест деревянный. Поэтому могила его скоро затерялась. А. Т. Саладин в начале XX века пишет о могиле Сумарокова, как о чем-то давно утерянном: «…Все же как жалко, что мы не можем указать его могилу». Лишь в 1951 году, приблизительно на том месте, где покоятся кости автора «Димитрия Самозванца», был установлен памятник — широкая гранитная стела с полукруглым верхом. На ней надпись: Поэт и драмотург Александр Петрович Сумароков 1718–1777.
