Альбигойская драма и судьбы Франции - Мадоль Жак (бесплатные полные книги .TXT) 📗

Окситания оказалась совершенно одинока в час, когда восстала против Монфора. Не без труда он добивается победы над тулузскими мятежниками. Он заключает договор со столицей покоренной страны и требует огромный выкуп в 30 тысяч марок серебром [131]. Он оставляет в ней сильный гарнизон, штаб которого обосновался в Шато-На-рбонне, бывшей резиденции графов Тулузских. В октябре 1216 г. Монфор покидает укрощенный, как он полагает, город, оставив в нем свою жену, Алису де Монморанси. Сначала он отправляется в Бигор, где женит своего младшего сына Ги на наследнице графства. Отсюда ясно, что Симон де Монфор упорно вынашивал великий замысел основательно закрепить свою династию на Юге. Из Бигора граф движется на восток, мимоходом захватывая крепость Монгренье, принадлежавшую графу де Фуа. Он укрепляет свои позиции в Фенуйе, на границах арагонского Руссильона, и, наконец, направляется на равнину Роны, где снова закрепляется после своего поражения при Бокере.

В течение лета 1217 г. великий полководец, кажется, снова торжествует повсюду. Но он слишком заглядывался, пренебрегая Тулузой, остававшейся самым уязвимым и самым важным местом в его доменах. «Из-за всего этого, — пишет автор „Песни о крестовом походе“, — народ пришел в совершенную растерянность, покуда Бог не послал им мягкий свет, исходивший от Тулузы и вернувший ценность Происхождению и блеск Достоинству; это граф, ее сеньор, часто бывавший в опасности, он, невинный, кого могущественный папа и другие священники неправо лишили его доменов, прибыл на землю мессира Роже де Комменжа, где был встречен подобающим образом».

При поддержке графов де Комменжа и де Фуа Раймон VI стремительным маршем движется к своей столице. Его продвижение под прикрытием чащи в это утро, окутанное туманом, незаметно для врагов. Перейдя Гаронну ниже плотины мельниц Базакля, граф Раймон VI 13 сентября 1217 г., день в день четыре года спустя после позорного поражения при Мюре, совершает въезд в Тулузу. Но давайте еще раз предоставим слово Анониму, автору «Песни». Это свидетельство не заслуживало бы столь пристального внимания, если бы так замечательно не передавало всю атмосферу освобождения: «Когда их взорам открылась Тулуза, не оказалось никого, каким бы бесстрашным он ни был, у кого глаза не наполнились бы слезами, кои источало сердце. Каждый говорил себе: „Пресвятая Дева Мария, верни мне отчий дом. Уж лучше мне жить там или там лечь в могилу, чем бродить по свету скитальцем и опозоренным“. Выйдя из воды, они перестроились на лугу с трепещущими на ветру знаменами и флажками. Едва жители города распознали эмблемы, как вышли встречать графа, как будто воскресшего из мертвых. И когда граф вступил через сводчатые ворота, народ бросился к нему — великие и малые, бароны и дамы, жены и мужья, и опустились на колени пред ним, покрывая поцелуями его одежды, ноги, руки и пальцы. Он был встречен со слезами радости и ликованием, от коего произрастали цветы и зерно. И жители говорили друг другу: „Теперь с нами Иисус Христос и утренняя звезда, вновь вспыхнувшая для нас, ибо вот наш долгожданный сеньор. И ожили Происхождение и Достоинство (Mйrite et Parage), лежавшие в могиле, и мощь, и здравие, и исцеление, и все наше племя обогащено на все времена“. Их сердца преисполнены такой радости и пыла, что они хватают кто палку, кто камень, кто копье или острый дротик и бросаются по улицам с отточенными ножами, и пронзают, и режут, и уничтожают пойманных французов, крича: „Тулуза! Сегодня настал день, когда уберется вон лжесеньор со всем своим дрянным отродьем, ибо на защиту права встает Бог, ведь преданный граф с маленьким отрядом так показал себя, что вернул Тулузу“».

Подобные интонации — не ложный пафос, даже если в них и есть некоторое поэтическое преувеличение. В нем весь народ, охваченный желанием вновь обрести свои собственные ценности. Он жестоко мстит захватчикам за череду мрачных лет. История увековечила Сицилийскую вечерню [132] — не знаю, почему она не запомнила под названием Тулузской заутрени 13 сентября 1217 г. Французы, избежавшие смерти, укрылись у графини де Монфор, за стенами Шато-Нарбонне, теперь осаждаемого жителями, как недавно замок Бокер. Положение жителей Тулузы трагично почти так же, как и положение Алисы де Монфор с ее соратниками. Она улучила момент и отправила гонца на равнину Роны к своему мужу. Поскольку город был полностью лишен крепостных стен, следовало одновременно вести одну осаду и готовиться выдержать другую. Все атаки Монфора сначала выдержат импровизированные укрепления. Женщины трудятся здесь наравне с мужчинами, и говорят, что именно одна из них снискала славу, убив 25 июня 1218 г. Симона де Монфора. Впрочем, эта заключительная сцена эпопеи заслуживает того, чтобы привести ее целиком и даже сравнить два рассказа — хронику Анонима, который описывает ликование жителей Тулузы, видящих своего великого врага поверженным, и историю монаха из Во-де-Сернея, оплакивающего смерть героя. Контраст между этими памятниками как нельзя лучше показывает ожесточенность битвы, в которой одни полагали, что сражаются за веру, хотя в действительности воюют за мирские богатства, а другие бились за то, что нельзя назвать иначе как Родина. Я ограничусь Петром из Во-де-Сернея, при этом учитывая, что Аноним тоже воздает должное величию Симона. Он приписывает ему такой клич: «Во имя жертвы! Праведный Христос, даруй мне сегодня телесную смерть или победу!» Но вот слова цистерцианского монаха: «Благородному графу сообщили, что его враги взялись за оружие и украдкой собрались внутри укреплений, подле рва. При сей вести граф, слушавший заутреню, велел приготовить ему доспехи. Облачившись в них, этот христианнейший человек поспешил к часовне, дабы прослушать уже начавшуюся мессу; и покуда он как человек благочестивый жарко молился, толпа тулузцев вылезла из рвов по тайным ходам, подняла свои знамена и яростно набросилась с криками и воплями на наших, охранявших метательные орудия подле рва. Прочие враги, появившиеся с другой стороны, тоже направились к лагерю. Поднялась тревога; наши побежали за оружием, но, прежде чем они подготовились, стоявшие на страже орудий и лагеря получили столько ударов и ран, что трудно и представить. Во время этой вылазки к графу, слушавшему мессу, прибежал посланный и умолял его придти немедленно на помощь. Преисполненный же благочестия муж ответил: „Позвольте мне прежде послушать о божественном откровении и узреть таинство моего искупления“. Он еще говорил, когда появился другой посланный и обратился к нему: „Скорее, скорее, битва усиливается, наши не могут больше держаться“. Христианнейший муж ответил: „Я не выйду, не увидев моего Искупителя“. Когда священник поднял, как обычно, гостию, сей человек, исполненный благочестия, опустился на колени и воздел руки к небу, говоря: „Теперь, Господи, позволь Твоему слуге, следуя Твоему слову, удалиться с миром, ибо мои глаза узрели Спасителя, исходившего от Тебя“. И он добавил: „Мы пойдем и умрем, если надо, за Тебя“, а еще: „Идем и погибнем за Того, Кто ради нас презрел смерть“. Произнеся это, сей непобедимый человек бросился в битву. Сражение усиливалось с обеих сторон, многие как из одного, так и из другого лагеря были ранены, кое-кто убит. С прибытием рыцаря Иисуса Христа наши почувствовали, что их силы и храбрость удваиваются, и, отбросив всех врагов, отважно погнали их почти до рвов. Потом граф со своими соратниками отступили немного назад из-за града камней и целой тучи стрел; они зашли за орудия и укрылись за изгородью от камней и стрел, ибо наши враги беспрерывно забрасывали нас камнями при помощи двух фрондибол, одной катапульты и великого множества ручных пращей. Когда храбрейший граф со своими соратниками стоял, как я сказал, за машинами подле рва, чтобы помешать врагам возобновить вылазку с целью разрушить наши машины, камень, брошенный врагами из катапульты, попал в голову рыцарю Иисуса Христа». Странно, но этот почти агиографический рассказ, составленный из цитат из Писания, почти полностью совпадает с рассказом Анонима. Только тот приписывает Симону де Монфору, возвращающемуся на поле битвы, другие слова, не менее волнующие, хотя и менее благочестивые.