Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Жуков Юрий Николаевич (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Все это вело к неизбежному. Следователям лишь оставалось получить, зафиксировав протоколами допросов, столь нужные при создавшейся ситуации данные о подлинных настроениях в среде сторонников Зиновьева, так и не отказавшихся от своих прежних убеждений и взглядов.
«По вопросам международной политики и деятельности Коминтерна московский зиновьевский центр придерживался следующих установок:
а) фашистский переворот в Германии и приход к власти Гитлера объяснялись неправильной политикой Коминтерна и ЦК ВКП(б)…
б) венское восстание (выступление шуцбундовцев), по мнению Зиновьева и других членов нашего центра, использовано Коминтерном для укрепления компартии Австрии тоже не было…
в) относительно революции в Испании существовало мнение, что и в данном случае Коминтерн сыграл пассивную роль…»
«Страна находится в тяжелом положении. Руководство партии не видит выхода из этого положения. Сталин ведет страну к тому, чтобы ввязаться в войну, исходя при этом из того положения, что лучше погибнуть в войне с буржуазией, нежели вследствие провала внутренней политики, являющейся результатом неправильного руководства… Сталин ведет пролетарскую революцию к гибели».
«В случае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева».
«…В ноябре 1934 г. он (Зиновьев – Ю.Ж.) критиковал работу по созданию единого фронта, обвиняя французскую компартию и тем самым руководство Коминтерна в том, что во Франции они вдут на единый фронт…»
«В основе нашей критики международной политики ЦК ВКП(б) лежала предпосылка, что т. Сталин сознательно не активизирует деятельность Коминтерна, переносит центр всего внимания на официальную наркомдельскую дипломатию и по существу приносит в жертву идеи построения социализма в одной стране, интересы мировой революции».
Однако и Зиновьев, и Каменев категорически отказывались признавать даже факт обсуждения каких-либо политических вопросов со своими старыми соратниками. Так, 21 декабря Каменев заявил:
«Мое твердое убеждение в устойчивости и обороноспособности нашей страны основывалось на том, что крестьянство приняло колхозный строй и убедилось в его реальной выгоде, а меры, проводимые правительством в международной политике, в частности вступление в Лигу наций и сближение с Францией, укрепляют наше международное положение и ослабляют опасность войны».
Зато Николаев с готовностью соглашался со всем тем, что ему навязывало следствие как признание.
Подтверждал то, что отрицал первые три дня после убийства Кирова. 18 декабря сказал: «Да, я принадлежал к зиновьевско-троцкистской контрреволюционной организации». Но вместе с тем повторял и свои прежние утверждения. 17 декабря заявил на допросе: «По вопросу о войне я утверждал, что опасности войны для Советского Союза нет, между тем партия непрестанно указывает на огромную угрозу войны».
Открыто проявилось принципиально новое определение «причины» убийства Кирова сразу же после ареста 16 декабря Зиновьева и Каменева. На следующий же день и в передовице «Правды», и в небольшой заметке, опубликованной там же, о состоявшемся накануне пленуме Московского комитета партии появилось фактически одно и то же объяснение. То, которое и утвердилось на последующие двадцать лет:
«Гнусные, коварные агенты классового врага, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов тов. Кирова».
И все же слишком многое свидетельствовало даже тогда, что политическая версия служила далеким от поиска истины целям и не отражала истинного представления тех, кто руководил следствием, о сути трагического события. Ведь и после появления закрытого письма «ко всем организациям партии» – «Уроки событий, связанных со злодейским убийством С.М. Кирова» (17 января 1935 г.) Ягода позволил себе в закрытом письме по НКВД от 26 января, не упоминая практически о «зиновьевцах», утверждать иное. Мол, и в ленинградском управлении НКВД, и в 4-м отделении его оперативного отдела, занимавшегося исключительно охраной Кирова и здания Смольного, царили «преступная бездеятельность», «благодушие», «самоуспокоенность». Если бы, делал Ягода вывод, служба охраны действовала «строго по инструкции», то убийства Кирова не произошло бы. Даже Агранов, возглавлявший следствие, лично допрашивавший многих подозреваемых, уже после процессов, 3 февраля, на оперативном совещании в НКВД довольно недвусмысленно отметил: «Нам не удалось доказать, что «московский центр» знал о подготовке террористического акта против тов. Кирова» [119].
Откровенная двойственность в оценке результатов следствия, продолжавшегося месяц, в известной степени объясняет и количество последовавших за ним судебных процессов – пяти по фактически одному уголовному делу. На них откровенно превалировала политическая заданность, желание во что бы то ни стало обезглавить, сокрушить бывшую зиновьевской оппозицию и решить эту задачу исключительно судебным путем.
Через три недели после выстрела в Смольном, 22 декабря, центральные газеты СССР опубликовали сообщение «В народном комиссариате внутренних дел». Оно информировало, что предварительное расследование убийства Кирова закончено и дело передано в военную коллегию Верховного суда СССР.
«Установлено, – отмечалось в сообщении, – что убийство тов. Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного «Ленинградского центра…» Мотивами убийства тов. Кирова явилось стремление добиться таким путем изменения нынешней политики в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы…» [120]
Первый процесс оказался на редкость непродолжительным. Он начался 28 декабря в 14 час. 20 мин., а завершился в 5 час. 45 мин. 29 декабря. Завершился неизбежным приговором, вынесенным выездной сессией военной коллегии Верховного суда СССР, «за организацию и осуществление убийства тов. Кирова» четырнадцати обвиняемых к расстрелу. Причем не только Николаева – единственного, чья вина была бесспорна, но еще и его бывших товарищей по комсомольской работе, тех самых, кого выявило следствие как просто близких знакомых Николаева: Н.С. Антонова, В.И. Звездова, И.Г. Юскина, Г.В. Соколова, И.И. Котолынова, Н.Н. Шатского, А.И. Толмазова, И.П. Мясникова, Л.О. Ханика, B.C. Левина, Л.И. Сосицкого, В.В. Румянцева, С.О. Мандельштама.
Сегодня их обвинение в прямом соучастии слишком уж напоминает ритуальное жертвоприношение при похоронах племенного вождя. Но в конце декабря 1934 г. оно воспринималось иначе, служило более чем веским доводом в пользу существования и террористической подпольной организации, и подготовленного ею заговора и исключало даже саму мысль о возможности действий Николаева в одиночку, да еще по каким-то личным мотивам.
Практически тогда же, в 20-х числах декабря, руководство НКВД предполагало, если удастся, провести еще один процесс, напрямую связанный с убийством Кирова. Для него намечалась небольшая группа из восьми человек как видных, так и мало кому известных сторонников Зиновьева – И.П. Бакаев, А.М. Гертик, С.М. Гессен, А.С. Куклин, Я.В. Шаров, Л.Я. Файвилович, И.С. Горшенин, B.C. Булах – тех, кто уже в ходе следствия продемонстрировал готовность давать нужные показания. И еще – Милда Драуле, которой предстояло, как можно догадаться, «чистосердечно» подтвердить прямую связь между зиновьевцами Москвы и Николаевым. Вместе с тем готовилось и заседание Особого совещания, перед которым должны были предстать 137 человек, на чье признание собственной вины рассчитывать не приходилось. Им загодя определили различные меры наказания – от восьми лет ссылки до пяти лет заключения в Суздальский концлагерь либо в Ярославский, Челябинский, Верхнеуральский политизоляторы. В этой группе находились Зиновьев, Каменев, Сафаров, Вардин, Залуцкий, Евдокимов, Федоров. Уверенность высшего руководства страны именно в таком близком решении была столь сильна, что о нем уведомили и все население – публикацией в газетах 23 декабря очередного сообщения «В народном комиссариате внутренних дел».
