Христианская традиция. История развития вероучения. Том 1 - Пеликан Ярослав (первая книга .txt) 📗
Атрибуты доброго Бога у Маркиона более ясны. О Нем говорится, что Он благой в простом и чистом смысле, «Существо простой благости вплоть до исключения всех других атрибутов, чувств и привязанностей, которые маркиониты переносят со своего бога на Творца». Любые противоречия между справедливостью и милосердием, между Законом и Евангелием чужды ему. Он не может карать, или гневаться, или мстить. Для него характерны «безмятежность и покой». Тогда как Творец вселенной признавался ввиду Его творения, истинный Бог оставался неведомым Богом вплоть до пришествия Иисуса. У Него не было «ни дела, ни пророчества, ни, соответственно, времени, чтобы проявить Себя»; но, «хотя Он не явил Себя от начала и посредством творения, [Он] уже открыл Себя во Христе Иисусе». Этому Богу и этому Христу мир, устроенный Творцом, чужд, как чужд Ему закон Моисея. Он совершенно иной в сравнении с Богом, Которого можно познать либо из творения, либо из ветхозаветного откровения. Так Маркион разрешил напряженность в христианском учении о Боге — отвоевав через радикальное разделение учение о спасении за счет учения о единстве Бога. Значимость этой проблемы станет ясной, если иметь в виду последующую борьбу за одновременное сохранение обеих доктрин в учении о Троице. Тертуллиан предвосхитил эту борьбу в своей тринитарной терминологии и, в частности, в своей реакции на учение Маркиона о двух богах: «Все достойные Бога атрибуты, которые тебе требуются, должны быть отнесены к Отцу, Который невидим, недоступен и безмятежен, и, так сказать, есть Бог философов; тогда как те свойства, которые ты порицаешь как недостойные, должны полагаться относящимися к Сыну, Которого видели, слышали и встречали, свидетеля и служителя Отца, соединяющего в Себе человека и Бога, Бога в великих делах, в немощных же — человека, дабы Он мог дать человеку столько, сколько получил от Отца. То, что в твоих глазах есть полное бесчестье моего Бога, на cамом деле есть таинство спасения грешника». Представление Маркиона о двух разделенных богах нашло место в учение Тертуллиаиа об отношении между вечным, невидимым Отцом и Сыном, который стал истинным человеком в Иисусе Христе.
Однако Маркион не мог разрешить эту дилемму, так как его Иисус Христос не был истинным человеком. И Творец обещал Христа, Который пока не пришел; но «Христос, который во дни Тиберия был явлен ранее неведомым Богом во спасение всех народов, — это другой, отличный оттого, которого Бог Творец предназначил для восстановления еврейского государства и который еще грядет». Маркион отделил своего подлинного Христа от политического Мессии евреев «великим и абсолютным различием». Этот подлинный Христос не мог принять материальное тело, приобщенное к тварному миру, ибо такое тело было бы «наполнено экскрементами». Материальное тело и физическое рождение принадлежат Творцу и недостойны истинного Христа. Если бы Он стал человеком с материальным телом, это означало бы конец божественности. Ириней, похоже, ссылался на Маркиона (помимо других), когда критиковал некоторых еретиков за учение, согласно которому Христос «пострадал мнимо, будучи по природе чужд страдания».
Человеческая природа, или состояние, предполагающее материальное тело и причастность изменению и страданию, что свойственно твари, есть то, от чего человек должен быть избавлен, а не средство избавления. Все это связывает человека с этим миром и с Творцом, но Христос пришел от истинного Бога и потому не мог быть рожден от женщины. Он сразу был явлен в полноте возраста. Его тело подобно телам, которые приняли ангелы Творца, когда встретились с Авраамом и Лотом, ели и работали. Именно в таком теле Христос был распят, чтобы выкупить человека у Творца, ибо «человек принадлежал другому», а именно Творцу. Творец не подверг бы Своего собственного Сына проклятию, произнесенному над всяким, висящим на древе; но, будучи Сыном Вышнего Бога. Христос на кресте «навлек на Себя проклятие Творца». Хотя ясли недостойны истинного Христа, гроб таковым не был. Эта христология значительно отличалась от христологии других гностиков, отрицавших страсти и смерть Христа, равно как и Его рождение; с другой стороны, она не отличалась от учения более ортодоксальных богословов середины II века настолько, насколько указывают их нападки на нее. И даже ортодоксальная христология IV–V веков столкнется с почти неподъемной задачей усвоения Сыну бесстрастного Божества действительного рождения, страдания и смерти.
Разрыв преемства касался отношений не только между творением и спасением, Законом и Евангелием, Творцом и Отцом, человеком и Христом, но также и между Ветхим Заветом и Новым и между апостольской общиной и апостолом Павлом. Как Бог евреев был радикально отделен от Отца Господа Иисуса Христа, так и сокровищница откровений первого не могла быть авторитетной для истинных учеников последнего. Ветхий Завет был не исполнен, а упразднен. Иисус пришел для того, чтобы «ниспровергнуть Творца и отвергнуть закон и пророков», а не чтобы утвердить и исполнить их; фактически, позднейшие последователи Маркиона даже соответствующим образом исправили Мф 5:17: «Я пришел не исполнить закон, а упразднить его». Его пришествие не предсказано Ветхим Заветом, а было внезапным и непредвиденным. Те места, где Новый Завет ссылается на Ветхий Завет как на «писание» или использует формулу «как написано», Маркион вычеркивал. Он обличал Ветхий Завет в «глупости, слабости, постыдности, низости и презренности». Он критиковал различные детали его законов о питании, О субботе и другие предписания. Не только обрядовый, НО и нравственный закон Ветхого Завета недостоин истинного Бога, Который не мог, к примеру, приказать Израилю ограбить Египет во время исхода. В то же время Маркион признавал, что нравственный закон Ветхого Завета имел ограниченное и временное значение.
Отказываясь признать за Ветхим Заветом статус христианского Писания, Маркион отвергал также и метод небуквального толковании. Он не принимал представления, будто в Ветхом Завете «очень многие события предсказаны образно посредством загадок, аллегорий и притч и что их следует понимать в смысле, отличном от смысла буквального описания». Он настаивал на том, что ветхозаветные пророчества, касании нес я Христа, посланного Творцом, должны пониматься буквально и что поэтому они не могут относиться к истинному Христу. Более того, Ветхий Завет не предсказывал, что Христос Творца пострадает на кресте. Когда Ветхий Завет говорит о потомстве Давида, он подразумевает Соломона, а не Христа. Есть веская причина полагать, что в этом и в других отношениях Маркион отражал влияние иудейских толкователей. Ветхий Завет имеет силу как иудейское Писание; его исторические сообщения надежны, и даже нравственное законодательство отвечает своей цели. Однако эта цель состояла не в том, чтобы предсказать пришествие истинного Христа или дать предписания относительно поведения членов Его Церкви. Как сказал Гарнак, «само гобой разумеется, такой интерпретацией Маркиои оскорблял Ветхий Завет и лишал его смысла, и он гораздо меньше понял в сравнении даже с благочестивыми и духовно продвинутыми иудеями того времени. Но поскольку все в этой книге, которая считалась богодухновенной и канонической, было на одном уровне, вполне понятно, что появился кто-то, кто прочел книгу слева направо, вместо того чтобы прочесть справа налево, и объяснил в высшей степени развитые и поразительные ее части в духе частей примитивных».
Отвержение Ветхого Завета логически соответствовало отношению Маркиона к учению о творении, место которого в совокупном христианском учении связано с авторитетом Ветхого Завета. Ибо хотя учение о творении ясно выражено во многих местах Нового Завета, по большей части эти места являются ветхозаветными цитатами или парафразами. Подобным образом обсуждение учения о творении у апологетов опиралось, как правило, на такие места, как история о творении в Бытии или Прит 8:22–31, которые прочитывались как доказательство того, что предвечный Христос действовал в событии сотворения. А потому историческое пришествие Христа связывалось с этой доисторической историей. «Потому что Бог, повелевший из тьмы воссиять свет); озарил наши сердца, дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа». Отсюда следует, утверждал Тертуллиан, что Христос, но и апостолы, Евангелие, а также Моисей — все принадлежат тому Богу, Который и был Творцом этого мира, а не Богу, Который не сказал:) «Да воссияет свет из тьмы». Эту преемственность Маркион отрицал во имя новизны Евангелия Христа. Нет необходимости в преемственности или последовательности, ибо пришествие Христа было внезапным и непосредственным. Сердцевиной учения Христа была его новизна. Лк 5:37 означает, что содержание и форма этого Оучения отличаются от закона Моисея. Но если правомерно использовать Ветхий Завет как христианскую книгу и искать там предсказаний относительно подробностей жизни и учения Иисуса, напрашивается вопрос: «Что же нового принес Господь пришествием Своим? Вот почему вообще невозможно что-либо сказать о Евангелии, или даже помыслить о нем, или сравнить его с чем-либо еще. Неизреченная новизна Евангелия была бы принципиально уничтожена, если бы она уже содержалась в иудейских Писаниях.
