Очень долгий путь (Из истории хирургии) - Яновская Минионна Исламовна (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Вельпо был крупнейшим авторитетом своего времени, он возглавлял французскую хирургическую школу, он не менее других врачей был заинтересован в том, чтобы операционные залы перестали напоминать места пыток. Он умел воспринимать новое в науке — это он так хвалил труды Пирогова, когда тот приезжал в Париж. Но Вельпо имел все основания разувериться в возможности обезболивания при хирургических вмешательствах…
Так много делалось попыток ослабить чувствительность организма к боли, так много вселяли они поначалу надежд, так горьки были наступавшие разочарования, что Вельпо одним махом решил внести ясность в этот вопрос.
Он искренне, убежденно верил в то, что говорил. Но как хорошо, что он ошибся! Мне думается, сам Вельпо был рад этому, когда через несколько лет узнал, что химера обернулась реальностью!..
В пятницу, 16 октября 1846 года, в городе Бостоне, в Массачусетском госпитале, знаменитый американский хирург Коллинз Уоррен готовился к операции. Это была бог знает которая по счету операция в его хирургической практике. Одновременно она же была первой его операцией. Более того, это была первая подобная операция в истории мировой хирургии.
В то пятничное утро, — я бы сказала, в утро светлой пятницы — оперировать должны были двадцатидвухлетнего художника, страдавшего врожденной сосудистой опухолью под челюстью.
В операционном зале собралось множество врачей. Громадные, страшные аппараты, предназначенные для сдерживания непроизвольных движений лежащих на операционном столе страдальцев, аппараты, похожие на те, какими оснащали подземелья инквизиции, не были убраны и на этот раз. Вряд ли кто-нибудь из присутствовавших, быть может, за исключением самого Уоррена, верил в то, что на сей раз к ним не придется прибегнуть.
Все уже было готово, но хирург не приступал к делу — кого-то ждали. Время шло, а тот, кого ожидали, не появлялся. Уже на губах собравшихся замелькали иронические улыбки, уже кто-то бросил насмешливую реплику; уже сам Уоррен решил начать операцию как обычно, но в эту минуту в зал вошел молодой человек. Пробормотав невнятные извинения за свое опоздание, он быстро подошел к профессору и встал с ним рядом.
Это был двадцатисемилетний зубной врач Уильям Томас Грей Мортон. Его-то и дожидался Уоррен, знаменитый хирург знаменитого госпиталя, из-за него на несколько минут задержал операцию, хотя Мортон и был всего лишь дантистом, даже не числившимся в списке врачей, ибо он не имел звания доктора медицины.
Мортон родился в семье лавочника и до двадцати одного года занимался разными коммерческими делами, чтобы обеспечить себе самостоятельное существование. Получив наследство, он решил стать зубным врачом, окончил в Балтиморе специальную школу и открыл практику. Должно быть, он был хорошим дантистом, потому что пациентов сразу же появилось очень много. Но он был еще и изобретательным зубным техником и однажды изобрел оригинальный зубной протез; к сожалению, желающих носить этот протез почти не находилось: надо было удалить все зубы и остатки корней, а это было связано с сильной болью. Мортон старался уменьшить боль при зубных операциях, пытался применять разные наркотики и даже месмеризм, но успеха не достиг.
Продолжая экспериментировать и изобретать в области зубной техники, Мортон решил пройти полный медицинский курс и получить звание доктора. Учиться он начал у известного бостонского врача и химика Чарльза Т. Джексона. От него Мортон услышал, что великий английский естествоиспытатель Майкл Фарадей, между прочим, открыл усыпляющие свойства паров серного эфира.
Джексон рассказывал своему ученику, как забавлялись студенты в химических лабораториях, вдыхая пары эфира — эфир «опьянял» их не хуже алкоголя, они теряли равновесие и качались, как пьяные, болтали всякую чушь, о которой начисто забывали, как только действие эфира прекращалось. Но, говорил Джексон, из этого развлечения можно извлечь и пользу: нужно положить кусочек пропитанной эфиром ваты на зуб, который собираются пломбировать, и больной почти не почувствует боли.
Мортон ухватился за эту идею и применил ее при удалении зуба у одной очень чувствительной пациентки; больная действительно не почувствовала боли, чему Мортон несказанно обрадовался. Но он обнаружил большее: оказалось, что не только полость зуба, но и окружающие ткани совершенно потеряли на время чувствительность. И Мортон понял, что сулит медицине идея, поданная ему учителем…
Но идея сама по себе еще не открытие; надо суметь правильно использовать ее, применить на практике, дать путевку в жизнь. Надо было додуматься, что не только удаление или пломбирование зубов — вся хирургия может быть переведена на совершенно новые рельсы с помощью благодетельного свойства паров эфира. Нужно было суметь частный случай возвести в степень закона.
Это и сделал Мортон. В тот самый день, 16 октября 1846 года, когда в операционной доктора Уоррена встал у изголовья больного художника. Он закрыл лицо больного сложенным полотенцем, вынул из кармана склянку и стал из нее капать на полотенце жидкость. Собравшиеся врачи почувствовали острый незнакомый запах. Больной забеспокоился, попытался сорвать с лица полотенце. Мортон подлил побольше жидкости. Через несколько минут пациент затих. Заснул глубоким, как смерть, сном.
Профессор Уоррен провел ножом у края опухоли, сделал большой надрез — больной спал. Хирург, стараясь не затягивать операцию, быстро удалил опухоль, виртуозно работая ножом, — больной спал. Он проснулся только тогда, когда Мортон снял с его лица пропитанное эфиром полотенце.
Пациент был изумлен, когда понял, что все страшное уже позади и ему накладывают на рану повязку. Изумлены и поражены были зрители. Сам Уоррен был потрясен — он-то лучше всех понимал, что совершил операцию, ознаменовавшую собой новую эру в хирургии.
Несколько мгновений длилось молчание. Потом чуть охрипшим от волнения голосом профессор торжественно объявил:
— Джентльмены, это — не обман!
Неизвестно, кто чувствовал себя более счастливым — хирург, пациент или наркотизатор.
К этому времени Мортон уже учился в Гарвардском университете, который так и не окончил. Зубоврачебную практику он, однако, не оставлял, изобретательства в области протезирования — тоже. Но больше всего усилий он тратил на то, чтобы научиться лечить зубы без боли. Он много провел экспериментов на своих собаках и убедился: будущее паров эфира выходит далеко за пределы зубоврачебного кабинета.
Собаки у него, правда, обезболиванию не поддавались: они впадали в дремотное состояние, но как только Мортон пытался вырвать у них зуб, начинали злобно кусаться. Будущее эфирного наркоза со всей яркостью встало перед внутренним взором Мортона, когда, отчаявшись обезболить собак, он сделал опыт на себе. Он пропитал эфиром тряпку и плотно прижал ее к носу. Что было дальше, он не помнил. Пришел в себя, когда испуганная экономка сорвала с его лица тряпку. Сколько времени он провел в бессознательном состоянии, он тоже не знал. Понял только: если бы экономка не подоспела, сон его мог стать вечным…
О Мортоне писали всякое и по-всякому. Высказывали мнение, что он нечестно воспользовался идеей Джексона и вместе с ней присвоил себе славу. Говорили, что его эксперименты и попытки найти обезболивающее средство основывались исключительно на стремлении расширить круг пациентов, что принесло бы ему немалое богатство. Писали и прямо противоположное: что Мортон был по натуре искателем, что рисковал жизнью в своих исканиях и что именно его настойчивая решительность облагодетельствовала человечество. Мне не разобраться, кто из авторов прав: на протяжении двух десятков лет в этом разбирались многие, вплоть до американского сената и Французской медицинской академии. В конце концов лавры были поделены: Французская академия присудила и Мортону, и Джексону премию за открытие эфирного наркоза, обоим были поставлены памятники. Но тягостная, мучительная, долгая борьба за приоритет отравила жизнь и тому и другому: Мортон, лишившись практики, умер в полной нищете; Джексон скончался в психиатрической лечебнице.
