Очень долгий путь (Из истории хирургии) - Яновская Минионна Исламовна (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Множеству людей помогла пироговская идея костной пластики. Вероятно, еще большему числу — его гипсовые повязки. Сколько конечностей спасла эта повязка от ампутаций! Скольким воинам сохранила руки, ноги и саму жизнь на всех фронтах, во всех странах! Впервые Пирогов применил ее на войне, в Крымскую кампанию 1853–1856 годов, после чего гипсовая повязка быстро завоевала мировое признание и нисколько не утратила своего значения и в наши дни.
Гипсовая повязка — великое дело, особенно на войне. Но это — частность; Пирогов совершил полный переворот во всем, что касается помощи раненым. Он создал целую отрасль науки, именуемую военно-полевой хирургией, и разработал научные методы транспортировки и лечения раненых во время войны.
«Война есть травматическая эпидемия» — это определение Пирогова вошло во всю мировую медицинскую литературу и стало классическим. Как стала классической система распределения раненых по степени полученных ими повреждений, которую Пирогов впервые ввел в русской армии и которая сразу же была принята во всех армиях Европы.
Все связанное с военной медициной — не плод пироговских умозаключений; Николай Иванович Пирогов был участником четырех войн: Кавказской экспедиции 1847 года, Крымской войны 1853–1856, франко-прусской 1870–1871 и русско-турецкой 1877–1878 годов. Его книги «Отчет о путешествии по Кавказу» и «Севастопольские письма и воспоминания» — это рассказ о трагической эпопее, через которую прошел великий хирург и великий человеколюбец…
«Я никогда не забуду моего первого въезда в Севастополь. Это было в позднюю осень, в ноябре 1854 года. Вся дорога от Бахчисарая на протяжении 30 верст была загромождена транспортами раненых, орудия и фуража. Дождь лил как из ведра, больные, и между ними ампутированные, лежали по двое и по трое на подводе, стонали и дрожали от сырости; и люди и животные едва двигались в грязи по колено; падаль валялась на каждом шагу… слышались в то же время и вопли раненых, и карканье хищных птиц, целыми стаями слетавшихся на добычу, и крики измученных погонщиков, и отдаленный гул севастопольских пушек».
Сотни людей гибли ни за что ни про что, только потому, что командование не придавало должного значения помощи раненым. В частных и казенных зданиях Севастополя, приспособленных под госпитали, их сваливали без разбора, на грязные лежаки и кровати или прямо вповалку на пол, а то и на голую землю, во дворах, если в помещении не было больше места.
Пирогов разрывался на части, пытаясь хоть как-то упорядочить тот хаос, в котором, казалось, никто уже не сможет разобраться.
Наступила весна. Пошли дожди. Севастопольская глина превратилась в клейкую тягучую грязь. Она липла к сапогам и делала их тяжелыми, как пудовые гири. 28 марта началась методическая массированная десятидневная бомбардировка осажденного города. Особенно пострадали от нее четвертый, пятый и шестой бастионы и Малахов курган. Все раненые оттуда переносились на главный перевязочный пункт, разместившийся в Дворянском собрании. Горстка врачей и прибывших из столицы медицинских сестер круглосуточно, бессменно оперировали, перевязывали, кормили и поили, выхаживали и пытались лечить защитников Севастополя.
За эти десять суток Пирогов спал едва ли десять часов. Огромный зал Дворянского собрания переполнялся с каждым днем — в сутки приносили по четыреста раненых, по тридцать ампутаций приходилось делать Пирогову ежедневно. На двенадцатую ночь пришел приказ из штаба: перевезти всех раненых и ампутированных из тех, кто находился на Николаевской батарее, на Северную сторону.
Пирогова заверили, что для принятия его подопечных на Северной стороне все приготовлено и что сам он может не отлучаться с главного перевязочного пункта. Он пошел туда через три дня, в дождливую холодную погоду. Пошел посмотреть, как развернут госпиталь, заодно проконсультировать тех, кого сам ампутировал еще на Николаевской батарее.
«Я их нашел в солдатских палатках. Можно себе представить, каково было с отрезанными ногами лежать на земле, по трое и по четверо вместе; матрацы почти плавали в грязи, все и под ними, и около них было насквозь промочено; оставалось сухим только то место, на котором они лежали, не трогаясь, но при малейшем движении им приходилось попасть в лужи… врачи и сестры могли помогать не иначе, как стоя на коленях в грязи. По 20 и более ампутированных умирало каждый день, а было их всех до 500».
Пирогов кинулся к начальству, просил, требовал, угрожал — раздобыл койки и матрацы, спас кого мог; но спасенных было меньше, чем умерших…
Убедившись на опыте, что в военно-медицинском деле, в условиях боевых действий результаты врачебной деятельности находятся в прямой зависимости от распорядительности администрации и порядка на перевязочном пункте, он «сделал себе правилом: не приступать к операциям тотчас при переноске раненых на эти пункты, не терять времени на продолжительные пособия, а главное — не допускать беспорядка в транспорте… хаотического скучивания раненых и заняться неотлагательно их сортировкой…»
Он сортировал раненых сам и учил этому своих подчиненных — врачей, фельдшеров, сестер милосердия; легкораненых отделяли от тяжелых, тех, кому требовалась срочная операция, от тех, кто мог подождать. Он добился планомерной эвакуации в близкий и далекий тыл. Он выискивал и приспосабливал пригодные для госпиталя помещения. Он бесконечно воевал с командованием, добиваясь улучшения помощи воинам.
Результатом всего этого и явилась разработанная им система оказания помощи раненым на войне. Результатом этого явился его классический труд «Начала военно-полевой хирургии».
Сборник трудов Пирогова «Севастопольские письма и воспоминания» больше чем наполовину посвящен делам военным. Но есть там и другие его записки — «Дневник старого врача»; последние, которые он начал в конце 1879 года. Пирогов писал их, будучи уже тяжело больным, и все торопил себя, и все боялся, что не успеет описать и малой части своей жизни. Так оно и вышло, хотя писал он до той минуты, пока карандаш не выпал из его слабеющих рук. «Дневник» оборван на полуфразе. Последняя запись датирована 22 октября 1881 года. Начинается она словами: «Ой, скорее, скорее! Худо, худо! Так, пожалуй, не успею и половину петербургской жизни описать…»
Он знал, что умирает; он и свыкся с мыслью о смерти — и не мог, не хотел с ней свыкнуться. Великий врач, прекрасный диагност, гениальный хирург, он был бессилен перед маленькой язвой на твердом нёбе. Сперва он принимал ее за ожог, но вскоре понял, что это — рак слизистой оболочки рта. Одни хирургические светила советовали ему оперироваться, другие уверяли, что язва доброкачественная.
В свои семьдесят лет он решил операции не делать; да и знал — ни к чему она…
Он умер ровно через полгода после того, как в Москве отпраздновал свой юбилей — пятидесятилетие научной и врачебной деятельности. Было много приветствий — со всей Европы приехали на его праздник люди, со всей России. В газетах опубликовали множество поздравлений…
А близкие уже знали, что юбилей этот — скорее панихида, а приветствия и поздравления — некрологи.
23 ноября 1881 года Пирогова не стало. Но до сих пор живут его бессмертные идеи.
Глава 5 Новая эра
Как хорошо, что даже великим свойственно ошибаться! В первой половине прошлого века Французская медицинская академия, не желая понапрасну тратить время, отказалась разбирать предложения об испытаниях обезболивающих средств. Все, что ранее было предложено по этому поводу, на поверку оказалось либо вредным для организма, либо бесполезным для обезболивания, либо, в лучшем случае, слабо действующим, непостоянным, ненадежным.
Как бы подведя окончательный итог неудачным попыткам достичь обезболивания при хирургических операциях, известный французский хирург Вельпо во всеуслышанье заявил:
— Избежать боли при операциях невозможно, это — химера, которой уже непозволительно увлекаться в настоящее время. Режущий инструмент и боль при операциях — две стороны одного понятия, которые не могут существовать раздельно в уме больного и совокупность которых нужно допускать по необходимости.
