Тайная история масонства - Платонов Олег Анатольевич (книги хорошего качества .TXT) 📗
Мне кажется, в этой «практике» недостатка у нас нет. Отовсюду доходят жалобы на расстройство нашего народного быта, сползающего с его исторических устоев, и не столько на усиление, сколько на обнагление сектантства.
В этом отношении особенно тягостное впечатление производит сообщение преосвященного Анатолия, епископа Одесского и Херсонского, о чрезвычайном распространении на юге сектантства с противогосударственными тенденциями антимилитаризма, непризнания присяги и т.п. Таковы секты штундистов, штундобаптистов, а в особенности «адвентистов седьмого дня», руководимых в большинстве случаев иностранцами.
На собраниях этих сектантов, по словам преосвященного Анатолия, особенно в южных портовых городах, присутствует «масса солдат и матросов», и когда сектанты замечают их присутствие, то обыкновенно речи наставников всегда направляются на обсуждение тем о присяге, о клятве, о войне, и решают эти вопросы как раз в смысле противоположном государственной точке зрения. Влиянию этого противогосударственного сектантства епископ приписывает известные печальные явления в нашем Черноморском флоте.
Что касается пацифизма, то я ничего не могу добавить к тому, что уже высказал в ряде статей, помещенных в «Новом Времени» в конце 1911 г. и начале 1912 г., под общим заглавием «Что такое пацифизм и Общество Мира». Я позволю только напомнить изречение Петра Великого: «От презрения к войне общая погибель следовать будет».
Миролюбие, несомненно, благородное чувство, все сильные миролюбивы, и чем сильнее, тем терпеливее и миролюбивее. Все дело в том, что понимать под этим термином, ибо у масонов всем возвышенным пожеланиям и великодушным «гуманитарным» иде— ям обыкновенно придается особый, условный, весьма широкий смысл, совершенно отличный от общепринятого их значения. Ну, кому, например, непосвященному придет в голову, что свобода совести между прочим подразумевает собой «человеческое» право женщины на принятие «профилактических мер против непроизвольного зарождения», а в случае неосторожности — на «устранение плода»?!
Так и тут. На поверхностный взгляд пацифизм есть хотя не очень умное, но невинное занятие, претекст для междупарламентской болтовни и для получения премии Нобеля, а также нечто вроде карьеры для политиканствующих пустозвонов, но не надо ни минуты забывать, что так называемый «интегральный» пацифизм, относящийся отрицательно к какой бы то ни было войне, даже за самое правое дело и ради восстановления самих законных прав, является родным отцом антимилитаризма и содержит в себе семена разложения, ведущего народы к распадению и рабству. Не только вечный, но даже слишком продолжительный мир был бы несчастием для человечества. Он породил бы крайнюю изнеженность и чрезмерную приверженность к земным благам и тем подавил бы способность к высшим, самым благородным проявлениям человеческого духа и произвел внутреннее разложение — более разрушительное, чем самая кровопролитная война.
Природа вложила в человека три сильнейших инстинкта: питание, похоть и самосохранение. Поэтому все усилия цивилизации и церкви клонились до сих пор к обузданию этих инстинктов, чтобы питание не превратилось в обжорство, похоть — в разнузданность, а самосохранение — в чрезмерное себялюбие и трусливую слабость. Масонство вербует своих адептов главным образом среди истасканной интеллигенции и в революционно настроенных слоях населения потому и имеет успех, что потворствует страстям и слабостям человеческим, и не подлежит сомнению, что проповедь «интегрального» миролюбия, подлаживающаяся под инстинкт самосохранения, встретит более сочувствия, чем неудобное учение о самопожертвовании.
Масонство для России — явление не новое. Пришло оно к нам в первой половине XVIII века и затем периодически то появлялось, то исчезало, или, вернее сказать, притаивалось, но неизменно и всегда, кроме горя и напасти, ничего с собой не приносило. Русское масонство XVIII века было по существу своему преимущественно мистическое. Научное образование, вообще уровень умственного развития тогдашнего русского общества и его кругозор были так невысоки, что, кроме мистицизма, ни в какой другой форме не могла проникнуть в общество никакая идея.
Но ведь мистицизм мистицизму рознь. Есть мистицизм св. Терезы, блаженного Августина, Макария Египетского, Исаака Сирина и афонских подвижников — это здоровый мистицизм ортодоксальный. Но есть другой мистицизм, который стремится к общению с миром небесным и внутреннему соединению человека с Богом путем внутреннего «возрождения» через экзальтацию чувства (экстаз) или еще иными, более странными и таинственными путями, близко граничащими с магией и теургией. Цель такого общения — постигнуть абсолютную истину и получить определенные ответы на заклятые вопросы: кто мы, откуда мы пришли и куда мы идем. Это мистицизм болезненный, ядовитый, еретический. Таков мистицизм Якова Беме, Сведенборга, Мартинеца, Пасквалиса, Клода де Сен-Мартена и их российских последователей — масонов А. Лабзина, И. Лопухина, кн. А.Н. Голицына и др.
Когда таким мистикам покажется, что старания их увенчались успехом, что им удалось достигнуть внутреннего общения и соединения с божеством и через то получить откровение вечной абсолютной истины во всей ее полноте, ими овладевает ощущение неизъяснимого не только духовного, но часто даже физического блаженства и появляется непреодолимое желание осчастливить этим откровением, хотя бы даже насильно, весь род человеческий. Такое состояние духа порождает крайний пиетизм, признающий единственное таинство «возрождения», т.е. слияния человека с Богом, и совершенно отрицающий благодать всех церковных таинств, имеющих лишь внешнее, обрядовое значение.
Вся религия и нравственность, а также «истинное спасение» достигается только «внутренней» церковью, свободной от всякой иерархии, обрядов и таинств, а «внешняя церковь», по выражению одного из таких мистиков — А. Лабзина, есть не что иное, как «толпа оглашенных, низших христиан, имеющая вид греха, подобно Иову на гноище».
Столь же отрицательно было отношение мистиков и к науке. Считая себя единственными обладателями и хранителями истины и потому отличаясь крайней нетерпимостью, они презирали «лжеименный разум» и питали крайнюю ненависть и враждебность к светскому знанию и к просвещению вообще, которое представлялось им «обдуманной системой неверия и правил зловредных и разрушительных в отношении к нравственности и образу мыслей учащихся».
Таким образом, мистическая зараза, занесенная с масонством в молодое, неустановившееся русское общество, не замедлила выразиться в начале XIX века разными уродливыми явлениями в форме мракобесия, как, например, разгром С.-Петербургского университета попечителем учебного округа Руничем или же изуверства в виде сектантского «корабля» Екатерины Филипповны Татариновой, где на радениях, «носясь как бы в некоем духовном вальсе», отличался в хлыстовских плясках сам князь Александр Голицын, Министр Духовных Дел и Народного Просвещения.
Но бывает и обратное явление. Когда все усилия к внутреннему слиянию с Божеством оказываются тщетными, тогда человек со свойственным ему самообольщением приходит не к тому заключению, что избранные им «пути достижения» были противоестественны, суетны и ложны, а к тому, что если из всех стараний ничего не выходит, то, значит, ничего и нет. Тогда прежние кумиры повергаются во прах и на их месте воздвигаются новые. Суть дела не меняется — меняется лишь метод. На первом плане ставится Разум человеческий и Наука. Наука, дающая знание, порождающая бесконечный Прогресс, который является создателем Счастья рода человеческого.
Такой ложный взгляд на разум, науку и прогресс ведет к неминуемому банкротству, ибо является стремлением постигнуть абсолютное именно в той области, где все относительно. Не только разум, но даже наши познавательные способности чрезвычайно ограниченны, а наука — она есть сама по себе цель, а отнюдь не средство, и до человеческого счастья ей решительно никакого дела нет. Она изучает отдельные феномены, и лишь только появляется поползновение к обобщениям, выводам и заключениям, так тут уже кончается наука и начинается человеческая глупость.
