Предложенные пути к свободе - Рассел Бертран Артур Уильям (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Насильственные преступления. Жестокое обращение с детьми, преступления на почве ревности, изнасилование и прочее подобное в той или иной степени уместны в любом обществе. Для выживания и освобождения слабых крайне необходимо предупреждать подобные деяния. Закрыть на это глаза, и можно ожидать ужесточения общественных обычаев, беспримерные зверства войдут в прецедент. Хорошо, если анархисты правы, а идеальная экономика не допустит бесчеловечности без поддержки закона и без ущерба свободе. Но в противном случае придётся насилие останавливать насилием.
Политические преступления. Для безначалия куда более важны другие ограничения свободы. Мне сложно представить, чтобы безвластное общество мирилось с вооружёнными группировками и чтобы можно было их предупреждать без всеобщего запрета на оружие. Ведь так антианархистская оппозиция способна организоваться и развязать гражданскую войну. Но мало дать запрет, надо ещё проследить за его выполнением — ущемить свободу граждан. Несомненно, что со временем политический террор утратит свою популярность, как дуэльные разбирательства в наш век. Однако подобная смена аттитюда едва достижима без правовых санкций. И это без учёта межнациональных проблем (смотри ниже), которые, очевидно, увеличат потребность в применении силы.
Если мы с отвращением убеждаемся в необходимости уголовного права, то нужно задаться вопросом: как быть с преступностью? Как пафос гуманизма и уважение к свободе совместить с объявлением чего-либо вне закона? Прежде всего следует уяснить необходимость устранения понятий вины и греха. В наше время общество озлобляется на правонарушителя, что по идее должно предупреждать преступление, а на деле причиняет человеку страдание. Делают всё возможное, чтобы сломить преступника, подорвать его уважение к себе. Даже те удовольствия, которые способствовали бы его цивилизованности, ему запрещены — просто потому, что это удовольствия, а ему полагаются одни страдания, от которых только усугубится огрубление и деградация личности. Речь, конечно, не о тех пенитенциарных учреждениях, что глубоко исследовали возможности перерождения правонарушителя. Подобные учреждения, особенно американские, действительно оправдали себя замечательными результатами, но всё равно остаются исключением из правила — правила заставлять правонарушителя чувствовать общественное неудовольствие им. От подобного обращения человек становится либо дерзким и озлобленным, либо покорными и раболепным. Оба варианта являются только злом. Ничего хорошего нельзя ждать от наказания, воплощающего собою осуждение.
Когда по болезни человек представляет опасность для общества, то ограничивают свободу его перемещений, но никак не вменяют ему это в вину. Друзья, наоборот, забрасывают его состраданием. Для своего исправления он пользуется достижениями науки, не возражает против покушения на его свободу. Тот же самый подход должен быть выдержан при врачевании преступления.
Считается, конечно, что всякое противоправное деяние корыстно, поэтому страх наказания необходим для борьбы мотивов. Однако это не означает, будто закон часто преступают по собственному выбору, особенно в случае преступлений на почве страсти. Даже если человеком тут движут корыстные интересы, очень важно предупредить преступление, а не причинить преступнику страдания. Если он страдает от профилактического процесса, то на это надо смотреть, как на боль при хирургической операции. Кого на преступление толкает тяга к насилию, тот подлежит заботе психологов и психиатров, способных вызывать более приемлимые побуждения. Кто преступает закон из корыстных соображений, тому надо внушить лучшее понимание своих интересов, оптимальней всего воплотимых в прислуживании обществу. Крайне важно ради этого расширить кругозор преступника, масштабы его желаний. В наше время человек может страдать от недостаточной любви со стороны ближних, что едва возможно исправить по причине враждебности его к ним. Тюремная же администрация игнорирует эту проблему, не пытается войти в положение каждого заключённого. Он заперт в камере, не видя горизонта, а видя лишь грубость охранников, ужесточаемых своей профессией. Человека торжественно объявляют врагом общества. Он вынужден исполнять однообразную, скучную работу. Его ничему не учат и не побуждают к самосовершенствованию. И стоит ли удивляться, что после подобного обращения он ничуть не менее враждебен к обществу, чем до него?
Суровость наказания только усугубляется мстительностью и страхом в наш век недружественности к правосудию, особенно если надеются хорошенько припугнуть за избегание наказания. Нынешнее право в основном стоит на страже собственности и богачей. Те, кому убеждения не позволяют жить в мире с правительством, выдвигают самые страшные обвинения закону, несправедливо потворствующему капиталистическому строю. Способы, которыми многие обогатились, куда опасней для общества, нежели малозаметные правонарушения бедняка, но всё равно безнаказанны, поскольку не подрывают общественный строй. Уж если мириться с правоохранительными органами, то использовать их нужно для предотвращения явлений, которые по-настоящему вредны обществу. Также как при обращении с нарушителями следует выкинуть из головы понятие вины. Но даже если следовать указанным рекомендациям, всё равно сохранение права не будет согласно с последовательным анархизмом.
До сих пор мы изучали власть государства, воплощённую в виде уголовного права. У нас все основания предполагать её неустранимость при возможном её другом применении, неосуждающем.
Следующим вопросом будет экономическая мощь государства, направляемая бюрократическим аппаратом. Социалисты-государственники отстаивают, будто не основанное на капиталистических отношениях государство не представляет собой никакой опасности для свободы. На мой взгляд, это жестокая иллюзия. Как бы мы ни выбирали руководителей, среди них всегда найдётся место для прирождённых сверхчеловеков. Инстинктивная склонность к тирании будет заострена претензиями на суждения о благе для общества. Подобно всем управляющим, они проникнутся религиозным почитанием действующего строя. Они не признают никакой революции, никаких переворотов — только реформаторская милость ласкового деспота. Кто считает, будто я сгущаю краски, должен изучить влияние и методы нынешних чиновников. По всякому вопросу они всё знают — учи, что называется, астраханца рыбу пластать. Разумеется, «астраханец» не знает, сколько требуется «рыбы»; не умеет сформулировать и решить свои проблемы. Зато бюрократия самоуверенно преподносит свои ответы министрам как единственно объективные решения, оставляющие возражения недовольных до ближайших выборов как политический вопрос. Так, по крайней мере, делают в Англии. Очень даже можно ожидать усугубления проблемы в условиях усиления властей при социализме.
Все, кто верен ортодоксальной демократии, могут спорить, что не будь власти капитала, и представительные органы справятся с язвами бюрократии, станут по-настоящему представительными. С такими заверениями идеологи анархизама-синдикализма не церемонятся. Французские ревпрофсоюзники живут в предельно демократизированной стране и всё равно сила государства направлена против них, что мешает им верить в волю народа. Идеальной для синдикалистов будет такая конституция, которая закрепляет широчайшие полномочия решительного меньшинства, сознающего их цели и готового за таковые бороться. Для прогрессивного человека очень естественно разочароваться в нынешнем демократическом представительстве. Думаю, никуда не деться от признания его преимуществ для всех существовавших до сих пор форм власти, но всё равно необходимо согласиться с анархо-синдикальной его критикой.
Критика эта была бы куда боле действенной, если бы предложили что-нибудь получше парламентской демократии. Синдикалисты даже не пытаются совратить обывателя своей аргументацией. Все их доводы сводятся к тому, что квалифицированное меньшинство работников жизненноважных отраслей промышленности стачечными методами разрушит национальную экономику и всех поставит раком. Это всё равно, что захватить электростанцию и держать электроснабжение в заложниках. Сама по себе доктрина апеллирует к принуждению и вызывает только лишь желание ответить силой. Бесполезно оправдываться, что конечной целью принуждения будет завоевание свободы, ведь предложенные порядки не основываются на воле масс. Смена общественных аттитюдов обычно происходит медленно, но иногда ускоряется под действием насилия — в этих пределах подобные методы и сработают. Однако истинной целью друга свободы является не принуждение, а убеждение. Навязывать свободу тем, кто не желает свободы в нашем понимании, значит расписываться в своей несостоятельности. Поэтому всем, кто уподобляется синдикалистам, лучше ждать успеха от риторики.
