Сталин - Волкогонов Дмитрий Антонович (мир книг txt) 📗
Сталину ежедневно подробно докладывали о ходе процесса то Ежов, то Вышинский, то кто-то еще. Он уточнял детали, давал советы. Ему первому показали кинохронику процесса, фотографии зала с обвиняемыми. По его указанию "спектакль" широко освещался в печати, на радио. Пригласили иностранных корреспондентов и даже дипломатов. Все поражены: преступники идеально "сознательны". Не нужно экспертиз, дополнительных расследований, судебных споров, диалогов прокурора и защитников. На процессе безраздельно солирует прокурор. Все остальные ему подыгрывают. Даже Фейхтвангер в своей тенденциозной книжке "Москва 1937" вынужден был признать, что "если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг у друга, и их взволнованность проявлялась с такой сдержанностью. Короче говоря, гипнотизеры, отравители и судебные чиновники, подготовившие обвиняемых, помимо всех своих ошеломляющих качеств должны были быть выдающимися режиссерами и психологами"478. В этом выводе немецкий писатель был отчасти прав: организаторы фарса, особенно главный Режиссер, были выдающимися циниками.
Кроме грубого нарушения законности во время следствия, актов насилия, существует еще одна причина полной безропотности людей, сидевших на скамье подсудимых. На протяжении недель и месяцев им внушали: их признание "нужно народу и партии". Только "признание поможет до конца разоблачить преступников". А это означало: надо "признаваться" и оговаривать других... Раз судит народ, страна, то нужно говорить то, что они требуют... Судя по всему, этот мотив руководил действиями многих. В последнем слове он звучал по-разному. Подсудимый Г.Ф. Гринько: "Самый тяжелый приговор - высшую меру наказания - я приму как должное". Подсудимый Н.Н. Крестинский: "Мои преступления перед Родиной и революцией безмерны, и я приму, как вполне заслуженный, любой ваш самый суровый приговор". Подсудимый А.И. Рыков: "Я хочу, чтобы те, кто еще не разоблачен и не разоружился, чтобы они немедленно и открыто это сделали. Мне бы хотелось, чтобы они на моем примере убедились в неизбежности разоружения..." Подсудимый Н.И. Бухарин: "...стою коленопреклоненным перед страной, перед партией, перед всем народом"479.
Сталин, читая эти слова, мог быть вполне доволен: "Хотя бы перед смертью враги народа, партии, кажется, не взбунтовались, стали говорить то, что нужно". Он расценивал эту "чистосердечность" как победу, не подозревая, что в ней кроются и корни его, Сталина, неизбежного исторического, морального поражения. Но "вождь" знал и другое. Первые три месяца после ареста Бухарин держался. Ему угрожали, требовали, но опальный академик и из тюрьмы все время пытался убедить Сталина (он писал несколько писем своему бывшему соседу по квартире в Кремле) в главной идее своего заявления на февральско-мартовском Пленуме ЦК: "Заговор, враги народа существуют, но главные из них находятся в НКВД".
Сталин не реагировал на эти сигналы. Возможно, Бухарин, встречая ледяное молчание в ответ на свои письма, вспомнит между допросами судьбу известного социалиста Фердинанда Лассаля. Лассаль полюбил девушку из дворянской семьи, хотя она и была невестой другого. Лассаль, красавец и умница, сумел завоевать ее сердце. Однажды девушка сказала ему: "Моя семья настроена к вам враждебно, мы должны бежать!" Он стал успокаивать ее: "К чему вызывать скандал и калечить Вашу судьбу? Несколько месяцев терпения, и мы поженимся с согласия родителей". Лассаль не получил ни этого согласия, ни девушки. Более того: ее жених убил его на дуэли. Возлюбленная оплакивала его, а затем вышла замуж за убийцу Лассаля... Кто знает, может быть, судьба и ему давала такой шанс - бежать? В феврале - апреле 1936 года Бухарин ездил за границу для покупки архивных материалов Маркса и Энгельса. Он уже тогда чувствовал, что петля на его шее затягивается. Коба не умел шутить. Его шутки - как у висельника... Приходили ли ему мысли о невозвращении на Родину тогда, в Париже; сожалел ли он об этом упущенном шансе сейчас? Никто не знает. Однако вся его жизнь была такой, что, говоря словами Робеспьера, вместе с могилой он мог обрести бессмертие только в своем Отечестве.
Лежа на нарах в камере, Бухарин, возможно, старался осознать, почему судьба столь жестока. Ведь именно он помогал на каком-то этапе утвердиться Кобе... Если бы он с Томским и Рыковым были более решительными и последовательными, то, пожалуй, могли бы в 1927 году обуздать Сталина. Однако Бухарин вновь, в который раз, поверил тогда Сталину...
После того как в ходе "следствия" Бухарин долго молчал и дело стало явно затягиваться, Сталин разрешил Ежову использовать "все средства", тем более что по его настоянию на места еще раньше было послано следующее разъяснение: "Применение методов физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 года, разрешено ЦК ВКП(б). Известно, что все буржуазные разведки применяют методы физического воздействия против представителей социалистического пролетариата, И притом применяют эти методы в самой отвратительной форме. Возникает вопрос, почему социалистические органы государственной безопасности должны быть более гуманны по отношению к бешеным агентам буржуазии и заклятым врагам рабочего класса и колхозников? ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны как исключение и впредь применяться по отношению к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае как допустимый и правильный метод".
По существу, это "исключение" стало обычным правилом, к нему прибегали тотчас же, как только обвиняемый проявлял неподатливость в "диалоге" со следователем. Фактически Сталин официально санкционировал нарушение элементарных норм социалистической законности. Поэтому, когда Сталину вновь доложили, что Бухарин "запирается", было предложено расширить "методы допроса". Когда угрозы в адрес его молодой жены и крохотного сына в сочетании с "методами физического воздействия" стали применяться в комплексе, Бухарин сдался. Он подписал самые чудовищные выдумки следователя, заклеймил себя как "троцкиста", "руководителя блока", "заговорщика", "предателя", "организатора диверсий" и т.д. Невыносимо тяжело и сегодня читать его слова: "Я признаю себя виновным в измене социалистической Родине, самом тяжком преступлении, которое только может быть, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических актов, в принадлежности к подпольной антисоветской организации. Я признаю себя, далее, виновным в подготовке заговора "дворцового переворота"..."480
