Бриг «Меркурий» - Тренев Виталий Константинович (е книги .txt) 📗

— Не.

— Ну, спробуешь! — улыбнулся Синицын.

Так Николка завязал знакомство с моряками и стал героем среди своих товарищей.

«Аврора» привезла тревожные известия. Вот-вот должна была вспыхнуть война, и Петропавловск-на-Камчатке мог подвергнуться нападению вражеского флота. Фрегат пришел из Кронштадта, почти не заходя в промежуточные порты, чтобы успеть на Камчатку прежде неприятеля.

Форсированный многомесячный поход неблагоприятно отразился на здоровье экипажа, но это не помешало морякам немедленно по приходе приступить к подготовке обороны.

С приходом фрегата городок оживился и закипел тревожной и энергической деятельностью. Вокруг Петропавловска, на взморье и по холмам, зажелтела земля. Возводили новые и укрепляли старые батареи.

Жители Петропавловска содействовали обороне не только своим трудом и средствами. Восемнадцать человек, чиновников и мещан, записались волонтерами в гарнизонную команду.

По плану обороны, «Аврору» поставили так, что она одним бортом могла обстреливать лежащую в поле зрения часть Авачинской губы. Орудия другого борта решено было снять для усиления береговых укреплений.

Матросы в серых парусиновых куртках под «Дубинушку» выгружали пушки. Лошадей в Петропавловске было мало, и матросы группами, человек по двадцать, впрягались в пушки и тащили их на батареи.

Несколько баб, девчонок и туча мальчишек окружали место действия. Большинство прочих жителей города, оставив свои дома, работали по устройству батарей вместе с гарнизоном и моряками.

Старший комендор Синицын благополучно выгрузил на берег свое седьмое орудие и два других. Эти орудия предназначались для третьей батареи, у Красного Яра, на крайнем левом фланге оборонительной линии.

Путь предстоял изрядный, около двух верст. Орудия поставили на катки и потащили вдоль берега. Несколько мальчишек, с Николкой во главе, неотступно следовали за медленно двигающимися орудиями.

Грунт был рыхлый, катки грузли, пушки тащить было тяжело.

Синицын, озабоченный и суровый, хлопотал то у одной, то у другой пушки, распоряжаясь толково и внушительно.

Муравьиное упорство и сноровка матросов брали свое, и, несмотря на все трудности, черные пушки медленно, но верно подвигались вперед.

Николке страшно хотелось возобновить знакомство с матросами, присоединиться к ним и тащить тяжелые орудия, покрикивая: «Эх, взяли! Эх, разом! Раз-два, взяли!» Однако Синицын не обращал на мальчика никакого внимания, и когда Николка, собравшись с духом, сказал своей ломаной скороговоркой: «Дядя, здорово!»— Синицын, бросившийся поддерживать пушку, под которую подкладывали каток, отвечал не глядя, с добродушным пренебрежением:

— Айда, айда отседова, мошкара, без ног останешься!

Катки утопали в песке, пушки вязли, и матросы выбивались из сил. Они остановились перевести дух.

— Идолова дорога! — шепелявя, сказал Бабенко, вытерев со лба пот и скручивая цыгарку. — С этой дорогой до ночи не управимся.

— Тут кабы доски подкладать… — Матрос Петров робко глянул на Синицына.

— Да, по доскам бы оно пошло!

— Дозвольте на корабль слетать…

— Это же сколько времени уйдет? Да и не дадут. Доски-то потом пропащие будут. Нет уж, видно, страдать…

— Дядя, я доскам принесу! — вмешался Николка. Синицын обернулся и посмотрел на него своим проницательным взглядом.

— А, шустрый! — сказал он, узнав мальчика. — Берешься? Тут ведь доска нужна не простая — дубовая, опять же толщина…

— Оч-ч-чень хорошая доскам есть! — сказал Николка. — Отойди! — властно и ревниво приказал он маленькому и любопытному Баергачу, трогавшему пушку грязным пальцем.

— Ну, давай неси, — разрешил Синицын.

И Николка в сопровождении стайки товарищей во вес лопатки бросился к городку и исчез за бревенчатыми магазинами военного порта.

Не дожидаясь его возвращения, матросы взялись за канаты, за выступы орудийных станков, и снова заскрипел песок…

— Братцы, мальчонка-то доски несет! — воскликнул Негров.

Из-за магазинов показалась вереница мальчуганов, согнувшихся под тяжестью досок.

— Вот доскам! Самая крепкий!

Задыхаясь, Николка сбросил с плеча тяжелый груз. Узкоглазые и широколицые товарищи его, освободившись от тяжести, с трудом переводили дух.

Доски сгодились как раз. Четыре штуки толстых, трехсаженных.

Их попарно-последовательно подкладывали под пушки, и дело двинулось быстро.

Николка и его товарищи, ободренные похвалами матросов, принялись усердно помогать. Один тащил канат, другой подталкивал сзади. Хоть от их помощи было больше помехи, чем толку, но матросы не прогоняли мальчишек, видя, с каким усердием, кряхтя и обливаясь потом, они трудятся, покрикивая: «Раз, два, взяли!» — как заправские моряки.

Бабенко подмигнул Синицыну на Николку, тянувшего канат так, что узкие глаза его стали круглыми от усилия, и сказал:

— Ну что за сила у хлопца! Чисто конь — как взялся, сама орудия пошла.

— Не смейсь, не смейсь, — отвечал Синицын. — Парнишка ничего, старается. Ничего парнишка.

Но вот наконец и бруствер [32] батареи, желтеющий над обрывом среди зеленых кустов. Орудия втащили по крутому склону и расположили на платформах. Дула пушек глядели в гладкие голубые просторы Авачинской губы.

— Вот, Синицын, хозяйство твое — располагайся! — сказал мичман.

Он указал на небольшую площадку батареи с холмиком земли посредине. Это был пороховой погреб. Позади батареи прямо вплотную начинались кусты.

— Хозяйство-то, ваше благородие, ладно, только больно высок обрыв, — отвечал Синицын с фамильярностью старого, опытного служаки, — в случае штурма, ежели, скажем, десант — большое мертвое пространство. Неприятель вплоть подойдет, и картечью его не встретишь…

— Дядя, пить хотишь? Вода принес! — перебил его Николка, с широкой улыбкой подавая ловко свернутый из бересты бокал. В нем была вода, чистая, как слеза.

— Не мешайсь! — нахмурился Синицын.

— Это что за мальчонка? — спросил мичман.

— Калмычонок из тутошних, ваше благородие. Как бы сказать, приблудился. Мальчонка шустрый, старательный.

— А вода-то кстати, дай-ка! — Мичман напился. — Хорошая вода! Где взял?

— Родника тута есть.

— Это хорошо и вообще и на случай боя. Молодец! Неси-ка теперь комендору.

Мичман отдал «бокал», и Николка стремглав рванулся в кусты. Синицын усмехнулся, глядя вслед.

— Шустрый! Мы было с пушками там загрузли в песке — враз расстарался, досок добыл. Мальчонка ничего.

— Обедом его накорми, — сказал мичман.

В стороне между кустов дымил костерок. Варились щи и каша. Скоро матросы сели артелями вокруг бачков.

— Эй ты, как тебя, шустрый! — крикнул Синицын, отыскивая глазами Николку.

Тот хлопотал у орудия, воображая себя в разгаре сражения.

— Пумм! Пумм! — кричал он, наклоняясь к пушке, и после выстрела, приставляя ладонь козырьком, всматривался вдаль. — Одна есть! Пумм!

— Ишь, артиллерист! А ну иди обедать!

Николка робко подошел на зов и нерешительно сея между Петровым и Бабенко. Бабенко покосился на него и спросил:

— А ты крещеный ли? Сел тут.

— Ладно, не замай. Ешь, парень, на ложку, — добродушно сказал Петров.

Синицын тоже сел к этому же бачку. Наваристые щи так вкусно пахли, что робость Николки быстро прошла, и он с усердием принялся за дело. Он уплетал за обе щеки. Изредка, облизывая ложку, он поглядывал на Синицына заискрившимися от удовольствия глазами. Теплое, доброе чувство шевельнулось в душе старого матроса. Он неуклюже погладил Николку по голове:

— Ешь, зверюшка. Эка шустрый!

В несколько дней батарея приняла обжитой, даже уютный вид. Пространство перед орудиями было усыпано песком и выложено галькой. Над орудиями, идеально надраенными, устроены были легкие навесы. «Кубрик» (землянка) и палатка командира имели специфически флотский вид. На правом фланге батареи высился флагшток, и каждое утро после тщательной уборки «экипаж», как называл себя гарнизон батареи, выстраивался «на шканцах» для молитвы и торжественной церемонии подъема флага.