Бриг «Меркурий» - Тренев Виталий Константинович (е книги .txt) 📗

В это время у Жозефа, не на шутку зашибшего руку, порывом ветра вырвало угол марселя, парус гулко захлопал, грозя разорваться на клочки. Капитан, вцепившись в поручни, заорал на матросов, французский боцман кинулся к вантам с полубака, но его опередил Удалов, кошкой взлетевший по вантам и побежавший по рее. В несколько секунд марсель был усмирен. Усов, не отрывавший глаз от товарища, удовлетворенно крякнул и глянул в сторону мостика — «знай, мол, наших», а Удалов, кончив дело, так же лихо спустился на палубу и присел к товарищам как ни в чем не бывало, лишь слегка запыхавшись. Капитан в рупор крикнул что-то французскому боцману, и тот, козырнув, кинулся к пленным.

— Семен, к капитану! — крикнул он Удалову.

— Эх! Небось, чарку поднесут! — с завистью сказал Попов.

— И стоит того! — оборвал его Усов. — А ты бы вот больше жиры належивал, лежебока!

Капитан поблагодарил Удалова и приказал выдать ему вина.

После недолгой стоянки в Калифорнии бриг пошел зимовать на Сандвичевы острова. Переход длился семнадцать дней. После холодных осенних шквалов северной части Тихого океана здесь была благодать, но тем не менее и туг бриг поштормовал. Пять дней люди ни разу не ложились сухими, не спали больше двух часов подряд и не имели горячей пищи. Ветер стих внезапно, к вечеру, но всю ночь бриг мотало на могучей океанской волне. В кубрике было сыро, но люди спали, как сурки, не обращая на это внимания. За день судно вышло из штормовой полосы и, окрылившись всеми парусами, ходко шло, чуть кренясь под ветер и с шорохом и всхлипом разваливая на две волны гладкую, как жидкое зеленое стекло, воду. Солнце склонялось на запад. Высохшие за день паруса порозовели, и вдали, над жемчужным простором, на безоблачном небе встали розовые облака. Удалов, стоя у бушприта, смотрел вперед. Жозеф, вахтенный на баке, указал ему на облака:

— La terre! Les iles de Sandvitche! (Земля! Сандвичевы острова!)

Поздно ночью раздалась команда, загремел якорный канат, и бриг остановился, как казалось, у самого подножья темной, нависшей над судном горы. Над горою дрожали и переливались крупные, яркие звезды. Веяло сладкими, пряными ароматами. С берега доносились пение и томный, ноющий звон какого-то струнного инструмента.

— Пахнет, как в церкви: ладаном и горячим воском, — тихо сказал Удалов. — А звезды — как свечи… Хорошо на свете жить, дядя Усов!

Оживившийся и как бы помолодевший боцман широкими ноздрями перешибленного носа жадно вдыхал в себя ароматы.

— А на берегу, брат, — восхищенно сказал он, — этой самой пальмовой араки пей — не хочу. Ну, конечно и джин английский соответствует. Всякой этой фрухты — и не поймешь, откуда она родится. Иная вся, как еж, в иголках, а расколешь — внутри половина лед, половина мед. Народ тут канаки называемый. Между прочим, по пояс нагие ходят, а ничего, народ хороший, смирный.

— Не пустют нас на берег, — тоскливым голосом сказал Попов. — Не пустют. А уж тошнехонько на судне!

Опасения его оправдались. Утром, в то время как вахту, к которой приписаны были русские моряки, отпустили на берег, пленные остались на борту. Старший офицер, желчный и злопамятный человек, заставил всех четверых отбивать ржавчину с якорного каната.

Расположившись в тени поднятого кливера, они неистово стучали молотками.

Днем к бригу подошла шлюпка с береговыми офицерами. Поднявшись на мостик, офицер объяснил, что прислан с просьбой одолжить имеющихся на борту военнопленных для работ на берегу.

— Дело в том, что в связи с возможностью неожиданного нападения русской эскадры строится форт и есть острая нужда в рабочих руках.

— С удовольствием, — отвечал старший офицер, — возьмите их, сделайте одолжение. Я сам не знал, чем их занять на борту, а они народ ненадежный, того и гляди сбегут, предупреждаю вас. Особенно один — Семен, отчаянная голова. Позвать сюда русских! — крикнул он вниз.

Через несколько минут все четверо стояли на палубе перед мостиком.

— Вот они, — сказал лейтенант.

— Здоровые ребята. — одобрительно отозвался офицер.

— Пойдете на берег с господином офицером и будете работать на постройке форта! — крикнул им вниз лейтенант. — И чтобы работали на совесть! Построже с ними, — обернулся он к офицеру.

Освоившийся с языком Удалов понял смысл фразы, а слово «форт» и «работать» были понятны и остальным. Удалов нахмурился и глянул на товарищей.

— Не годится дело, — вполголоса сказал он. — Форт строить велят. Ведь это против наших.

Старый боцман сдвинул седые брови.

— Не годится! — подтвердил он. — Так и скажи ему, собаке: мол, крепость работать не хотим.

— Так, ребята? — спросил Удалов.

Бледных молча кивнул головой. Удалов шагнул вперед и сказал, подняв голову и глядя на мостик:

— Форт работать нет! Не хотим!

— Что?! — изумился лейтенант, оглядываясь на офицера.

— Не хотим! — повторил Удалов и, обернувшись к товарищам, сказал: — Садись, ребята, на палубу, нехай видит, что мы всурьез! — И он сел по-турецки, скрестив ноги.

Остальные последовали его примеру.

— Ах, канальи! — рассвирепел лейтенант. — Взять их сейчас, поставить на ноги!

С десяток матросов кинулись поднимать с палубы пленных. Поднялась возня, раздалось фырканье, добродушный сдержанный смех. Смеялись французы и наши. Поднять русских матросов никак не удавалось. Те, как параличные, подгибали ноги, валились на палубу.

Это забастовка, господин лейтенант, — с чуть заметной улыбкой сказал офицер.

— Ах, канальи! Я их проучу! — Лейтенант закусил тонкие губы. — Принести железа — и кузнеца сюда!

Русские моряки были закованы в цепи и посажены в карцер на хлеб и воду.

Пленных продержали в кандалах два дня.

После этого случая пленные попрежнему остались на корабле, и только старший офицер еще суше и неприязненней относился к ним.

5. Удалов искупает свою оплошность

Зима прошла быстро в благодатном климате, и в конце марта союзная эскадра стала готовиться ко второму походу на Камчатку. Общественное мнение союзных держав было возмущено поражением, понесенным сильною эскадрой союзников при попытке овладеть Петропавловском, гарнизон которого был немногочислен и плохо вооружен.

На этот раз силы неприятеля были значительно увеличены. На Камчатку шло пятнадцать боевых кораблей с общим количеством артиллерии до четырехсот пушек. Два вооруженных парохода были отправлены вперед, чтобы нести дозорную службу у берегов Камчатки.

Однажды по всей эскадре засвистали боцмана, люди пошли ходить вокруг кабестанов [30], корабли оделись парусами и, кренясь, крепкой скулой принимая крупную океанскую зыбь, пошли на север. С этого дня окончательно изменился Удалов. Он отмалчивался на шутки приятелей-моряков, по старой памяти ожидавших от него острых и метких ответов. По вечерам, вместо того чтобы, усевшись в уютном уголке, между двумя пушками, собрав вокруг себя кружок слушателей, восхищать их длинными сказками и историями, он сторонился людей и, прикорнув у бушприта, долгие молчаливые часы проводил, тоскливо глядя на север, туда, куда неуклонно шли вражеские корабли… Это настроение Удалова быстро заметили на бриге и решили, что он грустит, думая, что его заставят действовать против своих. Жозеф и другие матросы успокаивали его на этот счет, но он только безмолвно махал рукой на такие разговоры и, не слушая, с тоскливым видом отходил в сторону.

Однажды, когда он стоял у борта, глядя вдаль, к нему подошел Усов. Облокотясь рядом, выколотив трубку, старик помялся, покряхтел, видно затрудняясь начать разговор, и наконец решился.

— Тово… парень… — сказал он, — замечаю я, ты малость не в себе. Парень ты боевой, а будто заскучал, а?

Непривычная ласка зазвучала в хриплом голосе старого моряка.

Удалов молча указал рукой вперед. Кильватерной колонной шли могучие корабли (бриг шел во второй колонне, параллельным курсом). То вздымаясь на крупной волне, те припадая в разломы, корабли пенили океан. Высились, вздуваясь, многоярусные башни парусов, темнели квадраты бесчисленных пушечных портов, и от корабля к кораблю бежал белый пенистый след.