Под заветной печатью... - Радченко Юлия Моисеевна (прочитать книгу .TXT) 📗
В уме и тонкости «Северной Семирамиде» нельзя отказать. На все восхваления она отвечает деланным удивлением: «Никогда бы я не подумала, что покупка библиотеки Дидро сможет навлечь на меня столько похвал; но согласитесь, это было бы и жестоко и несправедливо разлучить ученого с его книгами».
Сам Дидро, разумеется, полон самой живой благодарности и начинает планировать поездку в далекую Россию — благо его туда уже не раз приглашали. Теперь он свободен от денежных забот, мечтает заново издать Энциклопедию, свободную от цензуры и с исправленным текстом. Помня давнишнее предложение Екатерины, он надеется осуществить новое издание под покровительством русской царицы в ее стране. Пока же Дидро хочет как-то отплатить за добро.
Он знакомится с русскими, находящимися в Париже, и направляет в Россию людей, которые могут служить Екатерине II. Среди них уезжает скульптор Фальконе… Затем ученый энергично помогает Екатерине купить ряд шедевров из одной знаменитой французской коллекции — сто пятьдесят картин, в том числе полотна Рафаэля, Веронезе, Тициана, Мурильо, Рембрандта; он собственноручно занимается отправкой этих сокровищ в Россию, что оказывается совсем непростым и нелегким делом. Семнадцать ящиков в течение трех месяцев лежат на берегу Сены и, наконец, морем отправляются в Петербург, причем Дидро очень волнуется, так как незадолго перед тем во время кораблекрушения погибли произведения знаменитых мастеров, купленные князем Голицыным. Однако на этот раз коллекция благополучно прибыла в русскую столицу, а Дидро вскоре получит благодарность императрицы и соболий мех на шубу.
«Ах, друг мой, как мы изменились! — заметит в письме к Фальконе писатель. — Среди полного мира мы продаем наши картины и статуи, а Екатерина скупает их в разгар войны [3]. Науки, искусства, вкус, мудрость восходят к северу, а варварство со своими спутниками нисходит на юг».
Дидро оказывает русской императрице важную услугу еще в одном весьма щекотливом деле. Бывший секретарь французского посольства в Петербурге Клод де Рюльер написал книгу под названием «Анекдоты из времен русской революции, 1762 года», имея в виду переворот, свергший Петра III и отдавший престол Екатерине. В этом сочинении российская самодержица представлена в очень невыгодном свете. Дидро, узнав о существовании рукописи, приложил весьма много труда и усилий, чтобы удержать автора от немедленной публикации. Ситуация осложнялась тем, что де Рюльер был состоятельным человеком и купить его оказалось невозможным, на что Екатерина очень надеялась. И только Дидро с его уже всемирной славой удалось убедить де Рюльера отложить публикацию своего произведения до смерти его «героини».
Итак, дружба царицы и философа продолжается, отношения самые идиллические.
Среди новых знакомых Дидро — незаурядная русская женщина Екатерина Романовна Дашкова, некогда ближайшая подруга Екатерины II, немало способствовавшая возведению ее на трон. Однако вскоре после победы заговорщиков Дашкова утратила дружбу молодой императрицы. Она, правда, осыпала Дашкову различными милостями, но предпочла держать бывшую подругу в отдалении. Лишь много лет спустя, в 1783 году, Екатерина назначит Дашкову президентом Петербургской Академии наук и Российской академии, и Екатерина Романовна вполне оправдает высокий титул «главы двух академий», проявив талант организатора и способствуя развитию русской науки и словесности. Однако и в ту пору, как прежде, «Екатерина Великая» будет опасаться прямоты, откровенности, неукротимости бывшей подруги, «Екатерины Малой»: царица слишком любит лесть и подчинение; Дашкова же никак не может скрыть свою сильную, яркую, страстную натуру… И вот в 1770 году, в Париже, княгиня знакомится с Дидро: она совершенно очарована блестящим, парадоксальным умом философа и в свою очередь производит на него сильное впечатление. Оба оставили записи о своих встречах.
Дашкова: «Все семнадцать дней моего пребывания в Париже были для меня крайне приятными, так как я посвятила их осмотру достопримечательностей, а последние десять — двадцать дней провела всецело в обществе Дидро».
Дидро: «Провел с ней в это время четыре вечера, от пяти часов до полночи, имея честь обедать и ужинать, и был почти единственным французом, которого она принимала… Несмотря на погоду ноябрьскую, Дашкова каждое утро выезжала около девяти часов и никогда не возвращалась домой раньше вечера, к обеду. Все это время она отдавала осмотру замечательных вещей, картин, статуй, зданий и мануфактур. Вечером я приезжал к ней толковать о предметах, которых глаз ее не мог понять и с которыми она могла вполне ознакомиться только с помощью долгого опыта, — с законами, обычаями, правлением, финансами, политикой, образом жизни, искусствами, науками, литературой; все это я объяснял ей, насколько сам знал».
Мы, вслед за Пушкиным, как будто видим Дидро, с воодушевлением ораторствующего перед княгиней:
Иногда кажется, будто беседуют единомышленники: ведь написал же Дидро о Дашковой, и, конечно, совершенно искренне, что она «ненавидит деспотизм и все проявления тирании». Тут бы впору восхититься Екатериной Романовной, если не вспомнить, что, будучи одной из богатейших помещиц в России, она ловко управляет своими тысячами крепостных!
Но и Дидро о том не забывает. Его серьезно волнует величайшая российская проблема — бесправие огромного количества людей, и он заводит с княгиней разговор о рабстве в России. Но Дашкова ловко уводит этот вопрос в сторону, утверждая, что «свобода без просвещения породила бы только анархию и беспорядок». Более того, она переходит в наступление, сравнивая крепостных со слепыми, живущими на вершине крутой скалы: пока они не подозревают о грозящей им опасности — живут вполне счастливо; но вдруг— прозрели, обнаружили пропасть, и беспечной жизни конец!
Вот как ловко вывернулась Дашкова из опасного положения! Однако Дидро продолжает спор в письме от 3 апреля 1771 года: «У каждого века есть свой отличительный дух. Дух нашего времени — дух свободы. Первый поход против суеверия был жестокий и запальчивый. Когда же люди осмелились один раз пойти против религиозного рожна, самого ужасного и самого почтенного, остановить их невозможно. Если один раз они гордо взглянули в лицо небесного величества, вероятно, скоро встанут и против земного».
Вряд ли княгине могло доставить удовольствие предположение, что недалек тот день, когда ее крепостные восстанут. Между тем до пугачевского взрыва остается всего два года. И наверное, Дашковой вспомнятся пророческие слова философа, когда запылают помещичьи имения… Дидро окажется в Петербурге как раз в разгар пугачевского восстания, но с Дашковой не встретится, не доспорит. Они увидятся несколько лет спустя в Париже, незадолго до смерти великого свободолюбца. На его кончину Екатерина Романовна отзовется трогательными и, по-видимому, искренними словами: «Я очень любила в Дидероте даже и запальчивость его, которая была в нем плодом смелого воззрения и чувства; откровенность его, искренняя любовь, которою любил он друзей своих, гений его, проницательный и глубокомысленный, участие и уважение, всегда им мне оказанные, привязали меня к нему на всю жизнь».
Поверим этим словам. Тем более что Дашкова была воистину женщиной незаурядной, блестяще образованной — как же ей было не восхищаться одним из умнейших людей того времени! Однако в непритворном преклонении Дашковой перед учением Дидро усомнился не кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин. Читая «Записки» Дашковой, Пушкин обратил внимание на один эпизод: княгиня описывает посещение ею Лионского театра, где она купила ложу на спектакль, но, войдя туда, вдруг обнаружила там каких-то женщин, ни за что не пожелавших выйти. Дашкова называет их «наглыми», а поэт подчеркивает слово и на полях язвительно замечает: «Дидро, учитель и апостол равенства, которым автор восхищается, так бы не выразился». Дашкова благоговейно относится к Дидро, но из ложи тут же удаляется, не желая находиться рядом с «наглыми женщинами». Княгиня с почтением внимает речам философа о беззаконии деспотизма, о праве каждого человека на свободу, однако тут же прерывает беседу, как только речь заходит о крепостном праве, о ее личных рабах.
