Кавказская война. Том 2. Ермоловское время - Потто Василий Александрович (прочитать книгу txt) 📗
Взгляд народа на Бзиюкскую битву выразился в ответе одной шапсугской женщины, вышедшей навстречу возвращающимся с поля битвы. Узнав о гибели мужа и детей, сложивших головы на Бзиюке, она крепко пригорюнилась. «Что же вы сделали доброго?» – спросила она шапсугов. «Убили Батый-Гирея», – ответили ей. Опечаленная вдова и мать захлопала в ладоши и сказала: «Потерю шапсугов шапсугские женщины могут пополнить в одну ночь, а потерю Батый-Гирея бжедуговские жены и во сто лет не исправят».
Вот песня бжедугов, образчик простой поэзии гор, в которой воспеты и битва, и личные в ней подвиги замечательнейших бжедугов.
Бзиюкская битва положила начало ненависти и полувековой борьбе черкесов с русскими, и Чепега, в самое последнее время атаманства которого она была, оставил своим преемникам, Котляревскому и потом Бурсаку, трудное положение дел. Шапсуги мстили за вмешательство постоянными набегами и добровольно перешли на сторону турок, только и ждавших момента поссорить горцев с казаками. Бжедуги, натухайцы и некоторые другие племена еще держались недолгое время союза с русскими, но те же шапсуги и турки скоро переманили их на свою сторону. Да иначе и быть не могло. Если бы турки в то время не сидели в Анапе и не держали по берегам моря рынков для торговли невольниками, быть может, влияние их на Черкесию окончилось бы в тот самый день, как русские придвинулись к Кубани. Но развращающая возможность легкого обогащения грабежом и пленением соседей склоняла черкесов на сторону турок и делала их естественными врагами русских.
Шапсуги и абадзехи первые стали производить набеги на линию, захватывать людей и сбывать их в Анапу; другие племена увлеклись их примером, и война запылала. За Кубань нельзя уже было ездить казакам не только поодиночке, как прежде, но даже и целыми командами, которые никогда не возвращались назад без убитых и раненых. Мирная Кубань стала с этих пор для черноморского казака порогом вечности. И уже никто, не рискуя утратить жизнь или свободу, не мог переступить запретных берегов ее.
Одной из первых жертв начавшейся борьбы предания называют казацкого хорунжего Бескровного, и в его истории отражаются взаимные отношения врагов, мнения черкесов о казаках и гордая воинская дерзость последних. Бескровный попался в руки черкесов во время охоты за Кубанью, а на третьи сутки уже успел бежать. Черкесам удалось поймать его, и на этот раз они решили продать его в горы. Но три дня напрасно водили пленника в горах по аулам – покупать его никто не хотел. Каждый, узнавая в Бескровном по чуприне на голове черноморца, говорил продавцам, что «его можно купить разве для того только, чтобы пропали деньги». Тогда азиаты, посоветовавшись между собой, обрезали Бескровному чуприну, и уже в этом виде продали его за турчина одному черкесу, от которого Бескровный и бежал через две недели в свои закубанские плавни.
Уже в короткое атаманство Котляревского война приняла весьма острый характер. Атаман, живший почти все время в Петербурге, письменно громил управителей Черноморского войска за слабое содержание кордонов, но с приездом его самого на Кубань дела пошли еще хуже. В темные ненастные ночи черкесы пробирались между казацкими секретами, нападали на жителей, грабили, убивали и уводили в плен. Не раз вторгались большие черкесские партии громить казацкие станицы. Казаки геройски защищались, но им недоставало быстроты, легкости и подвижности, которыми отличалась черкесская конница. В этом отношении виноват уже более всего упрямый характер самих черноморцев, не желавших у себя никаких нововведений.
Шапсуги остались до конца злейшими врагами России и покорились последними. К тому же они скоро потеряли свою некогда яркую самобытность и стали жить жизнью беспорядочной разбойничьей шайки. Дело в том, что, разрушив в революционном порыве все свое общественное устройство, они после так уж и не могли построить прочного порядка. И в этот несчастный край, как в лишенный изгороди двор, со всех сторон стали собираться, сперва поодиночке, а потом и целыми караванами, беглецы, все беспокойные и преследуемые в своем обществе и племени люди, убийцы, воры и всякие оскорбители народных нравов и нарушители чужих прав. Оставив обычаи того племени, к которому они принадлежали прежде, эти пришельцы не находили на новом месте ни прочных законов, ни обычаев, потому что шапсугский народ сам находился в совершенном брожении. Шапсугия стала обширным разбойничьим притоном для всех соседних племен, и беглецов из одной только Кабарды здесь водворились тысячи.
Лучшие люди Шапсугии скоро поняли начинающуюся гибель своего племени, и между ними возникла мысль отделиться от наносного сброда и даже действовать против него в союзе с русскими. С горячим негодованием и скорбным сетованием говорили они о позоре своей родины, превращенной буйством народа в притон воров и разбойников. «Если бы вы поставили, – говорили они впоследствии русским, – два-три укрепления впереди Кубани, все настоящие, родовые шапсуги стянулись бы и сели позади этих укреплений, чтобы вместе с вами принудить необузданный сброд подчиняться порядку». К сожалению, мысль эта не нашла сочувствия со стороны кавказского начальства, которое не верило ее осуществимости. А между тем, по словам старожилов, она имела все шансы осуществиться легко и прочно, чему примером может служить Гривенская станица Черноморского войска, которая населилась именно шапсугами, не сочувствовавшими анархическому движению своей родины.
