Наука под гнетом российской истории - Романовский Сергей Иванович (лучшие книги .TXT) 📗
Характерное в этой связи свидетельство оставил швейцарский математик Иоганн Бернулли, два сына которого – Николай и Даниил – рискнули отправиться в Петербург: “… лучше несколько потерпеть от сурового климата страны льдов, в которой приветствуют муз, чем умереть от голода в стране с умеренным климатом, в которой муз обижают и презирают” [74].
В 1723 г. Петр вернулся из Персидского похода, выслушал доклад И.-Д. Шумахера и приказал своему лейб-медику Л.-Л. Блюментросту «сообразить» – сколько человек и каких специальностей потребно для Академии. Тот сказал – пять: астроном, географ, анатом, ботаник и химик. Все!? Блюментрост тут же предложил приплюсовать еще 4 – 5 человек [75].
Он же по поручению императора составил своеобразный научно-организационный проект «Академии наук и курьезных художеств». 13 января 1724 г. Петр подписал в Сенате «Опреде-ление об Академии». 22 января в Зимнем дворце с участием императора состоялось еще одно заседание Сената, на нем вновь обсуждали организацию Академии. Наконец 28 января 1724 г. Сенат на основании рассмотренного Петром «Проекта положения об учреждении Академии наук и художеств», им, кстати, так и не подписанного, издал Указ об учреждении Академии наук [76]. Этому документу суждено было остаться в истории Академии наук всего лишь «проектом», и до 1747 г. Академия жила по сути без Устава, полагаясь лишь на монаршую милость да подчиняясь блажи и прихотям академических чиновников.
И все же любопытны те мысли «Проекта», которые легли в основу жизни Академии наук, ибо хорошо известно, что начальный импульс является наиболее долгоживущим, а время показало, что избранные Академией приоритеты оставались таковыми, почти без всяких изменений, без малого два столетия.
Согласно «Проекта» 1724 г. Академия провозглашалась “собранием ученых и искуссных людей”, они должны заниматься только наукой, а об “учении протчих никакого попечения не имеют” [77]. Этот параграф оказался на поверку чисто «бумаж-ным», ибо, во-первых, Академия стала не “собранием”, а государственным учреждением с жесткой чиновной регламентацией, а, во-вторых, организация в составе Академии наук гимназии и университета сделала последнюю декларацию абсолютно нереалистичной.
Помимо этого, «Проект» декларировал, что российская Академия пойдет своим путем, ибо нельзя “здесь следовать в протчих государствах принятому образу, но надлежит смотреть на состояние здешнего государства как в разсуждении обуча-ющих, так и обучающихся, и такое здание учинить, чрез которое бы не токмо слава сего государства для размножения наук нынешнем временем разпространилась, но и чрез обучение и роз-пложение оных польза в народе впредь была” [78].
К параграфу, обязывающему каждого согласившегося от-правиться в Россию ученого захватить с собой одного – двух учеников, Петр собственноручно приписал: “Надлежит по два человека еще прибавить, которые из словенского народа, дабы могли удобнее русских учить, а каких наук написать имено” [79]. Однако это указание монарха, особенно в первые годы, выполнить было нелегко – русские дети весьма неохотно шли постигать азы науки.
В феврале 1724 г. русским послам в Европе рассылается «Краткий экстракт» проекта Блюментроста. Цель одна – ознакомить Европу с намерением России и подобрать научные кадры для Академии.
Следует сказать и об источнике финансирования Академии. На том же «Проекте» Петр I сделал весьма симптоматичную запись: “Доход на сие определяетца 24912 рублев, которые збираютца з городов Нарвы, Дерпта, Пернова и Аренсбурха, таможенных и лицентных” [80]. Как это понимать? Упомянутые четыре города отошли к России в итоге Северной войны. Это были пограничные города. Через них шла внешняя торговля и таможенные сборы оказались единственным финансовым источником, который российское правительство направило на содержане науки. Конечно, для оплаты труда первых 11 сотрудников Академии эта сумма была вполне достаточной, а ее происхождение принципиальной роли не играло, но сам расклад бюджета на 1725 г. весьма показателен: из 9 млн. 140 тысяч 900 рублей лишь 100 тысяч шло на Академию наук, Морскую академию, все виды школ и Медицинскую канцелярию [81], наглядно фиксируя ставшее устойчивым пренебрежение государства к отечественной культуре, образованию и науке. Со времен Алексея Михайловича военные расходы составляли до 95 % российского бюджета [82], а его сын, впервые столкнувшись с необходимостью прямых затрат на науку, связал их с доходной частью бюджета, поставив жизнь Академии наук в зависимость от дееспособности таможенной службы.
Два слова о проекте Л.Л. Блюментроста. Он прекрасно знал ситуацию в стране, а потому в своем проекте Академии наук предусмотрел, что она станет не только высшим ученым учреждением, но и высшим учебным заведением, да еще и гимназией для отроков. (Блюментрост объединил три разнородных учреждения по одной причине-так дешевле). Поэтому несколько первых десятилетий (до 1766 г.) Академия наук была Академией только по названию, функционировала она как своеобразный научный инкуботор с замкнутым циклом обучения.
В гимназию набирали детей с 6 лет. Клюнув на щедро раздаваемые обещания, многие родовитые семьи направили в Академию своих чад. Но уже вскоре наступило горькое разочарование: “Грубость и надменность преподавателей охладили в обществе охоту отдавать туда своих детей, так что туда начали поступать дети солдат и т.п.” [83]. Стали брать с родителей подписку, что они от своих детей “вовсе… отказываются, и ни под каким видом впредь требовать не будут” [84]. Понятно, что социальная планка обучавшихся в этой гимназии резко понизилась, там в основном числились дети из бедных семей да из духовных семинарий. Невысокого мнения об этой гимназии был и М.В. Ломоносов. Состояние большей части учащихся он оценил как “бесполезное”. “В школы приходили в бедных рубищах, претерпевали наготу и стужу и стыдно было их показать посторонним людям. При том же пища их была весьма бедной и один иногда хлеб с водою. В таких обстоятельствах наука мало шла им в голову” [85].
Академическая гимназия открылась в 1726 г. Набрали в нее 112 человек. Затем число обучавшихся в ней стало резко падать. В 1727 г. в гимназии осталось 58 человек, в 1730 – 15, в 1731 – 29, в 1732 – 22 человека.
И все же через эту гимназию прошли многие русские академики XVIII столетия: С.П. Крашенинников (академик с 1750 г.), С.К. Котельников (с 1756 г.), С.Я. Румовский (с 1767 г.), И.И. Лепехин (с 1771 г.), П.Б. Иноходцев (с 1779 г.), Н.Я. Озерец-ковский (с 1782 г.), В.М. Севергин (с 1793 г.), Я.Д. Захаров (с 1795 г.) и ряд других. Напрашивается, кстати, такая мысль: попадание русских ученых в Академию наук в первые десятилетия ее существования прямо зависело от плачевного состояния академической гимназии. Шли бы там дела лучше, многочисленные иностранцы, составлявшие в XVIII веке значительную долю интеллектуальной элиты России, конечно, обучали бы своих детей в этой гимназии и русским было бы сложно попасть не только в штат Академии, но даже и в гимназию.
Не лучше было и в академическом университете. Там функционировало три факультета: юридический, медицинский и философский. Студентов было мало, число профессоров зачастую превышало число студентов, а потому деление на факультеты оказалось номинальным – просто профессора по очереди всем сразу читали свои лекции каждый по своей специальнос- ти [86]. К тому же невежество и безразличие к делу многих прибывших из-за границы профессоров – вот главное, что определяло атмосферу в этом академическом университете. Кстати, уже вскоре стало ясно, что занятие наукой – дело не перспективное: должностей никаких не сулило, в глазах света не возвышало. Общественное мнение науку не жаловало. Отсюда и отношение к ней даже со стороны тех, кто был призван учить и научаться этому ремеслу. Именно ремеслу, ибо наука в России сразу стала пониматься как разновидность рутинного ремесла, но ремесла явно не престижного. Даже через 20 лет после открытия Академии наук М.В. Ломоносов ее университет ни в грош не ставил [87]. Он писал, что даже в 1758 году “при Академии наук не токмо настоящего университета не бывало, но еще ни образа, ни подобия университетского не видно” [88]. Даже в конце XVIII века обучали в этом университете «индивидуально». Причина простая – ничтожное число студентов [89].
