Воспоминания - Шпеер Альберт (читать книги без TXT) 📗

Это заседание было полным провалом. Не внесло оно ясности и в вопрос о недостающих рабочих руках, да и вообще это был конец с таким размахом замышлявшейся войны против Бормана.

После заседания Геринг отвел меня в сторону: «Я знаю, что Вы тесно сотрудничаете с моим статс-секретарем Мильхом. По дружбе я хотел бы Вас предостеречь от него. Он не надежен, и если уж речь идет о его личной выгоде, он не считается даже со своими самыми лучшими друзьями». Я немедленно же передал эти слова Мильху. Он рассмеялся: «Несколько дней назад Геринг буквально то же самое сказал мне про тебя». Попытка Геринга посеять между нами недоверие была полной противоположностью тому, о чем мы договаривались: образовать единый блок. Дружеские связи воспринимались в третьем Рейхе из-за всеобщей подозрительности как личная угроза.

Спустя несколько дней после заседания Мильх высказал предположение, что Геринг переметнулся из-за того, что гестапо получило доказательство его склонности к морфию. Мильх еще до этого советовал мне повнимательнее приглядеться к зрачкам Геринга. Во время Нюрнбергского процесса мой защитник д-р Флекснер подтвердил мне, что Геринг еще задолго до 1933 г. был морфинистом. Он сам был его адвокатом в судебном разбирательстве по обвинению Геринга в применении укола морфия не по назначению (9).

Вероятно, и по финансовым мотивам наша попытка использовать Геринга против Бормана была обречена на неудачу с самого начала: Борман, как это видно по одному из нюрнбергских документов, сделал Герингу подарок в шесть миллионов марок из фонда «Пожертвования Адольфу Гитлеру», образованного индустриалами.

После неудачи нашего союза активность Геринга, и впрямь, несколько оживилась, но в неожиданном направлении — против меня! Вопреки обыкновению он несколькими неделями позднее предложил мне пригласить в Оберзальцберг на совещание ведущих руководителей черной металлургии. Оно состоялось в моем домеателье, за обтянутыми бумагой столами для рисования и осталось в памяти только благодаря поведению Геринга. Он появился в эйфорическом настроении, с заметно уменьшившимися зрачками и сделал для изумленных специалистов пространный доклад по технологии выплавки металла, в котором он блистал своими познаниями о домнах и обработке руды. Затем пошли общие места: следует выпускать больше продукции, нельзя пасовать перед нововведениями, отрасль застыла в традициях, ей следует учиться перепрыгивать через свою тень и прочее в том же духе. К концу своего двухчасового словоизвержения Геринг стал говорить все медленнее, лицо его постепенно принимало все более отсутствующее выражение. Вдруг он положил голову на стол и мирно заснул. Мы сочли самым разумным сделать вид, что не замечаем рейхсмаршала, покоящегося во всем великолепии своего мундира на столе, дабы не приводить его в смущение, и продолжали обсуждать наши проблемы, пока он не проснулся и не объявил скоренько совещание закрытым.

На следующий день им была назначена конференция по проблемам радарной техники, закончившаяся не менее бесславно. Он снова являл собой безоблачность и лучезарность при полном отсутствии знаний и давал специалистам одно наставление за другим, а под конец, все так же великодушно настроенный, осыпал их потоком распоряжений. После того, как он покинул совещание, мне пришлось немало потрудиться, чтобы как-то исправить причиненный им вред, но так, чтобы прямо не дезавуировать рейхсмаршала. И все же этот эпизод был настолько скандален, что я не мог не поставить Гитлера о нем в известность. Он же при первом удобном случае, 13 мая 1943 г., вызвал промышленников-вооруженцев в ставку, чтобы восстановить престиж правительства.

Спустя несколько месяцев после краха наших планов я встретился с Гиммлером на территории ставки. Он резко, угрожающим тоном, произнес: «Я не считал бы целесообразной еще одну Вашу попытку активизировать рейхсмаршала!»

Да это было бы и невозможно. Геринг впал — и на этот раз окончательно — в свою летаргию. Только в Нюрнберге он проснулся снова.

Через несколько недель после фиаско нашего сообщества, примерно в начале мая 1943 г., Геббельс не замедлил обнаружить в Бормане именно те достоинства, которые еще так недавно приписывал Герингу. Он дал Борману заверения впредь все предназначенные для Гитлера информационные материалы направлять только через Бормана и попросил его заполучать от Гитлера все указания и распоряжения для него. Это пресмыкательство было должным образом вознаграждено. Геббельс списал Геринга окончательно, хотя и полагая, что как чисто представительную фигуру его все же следует средствами своего министерства подпирать.

Реальная власть все более смещалась в сторону Бормана. Он, однако, не мог знать, не понадоблюсь ли я ему в один прекрасный момент. До него, конечно, должна была дойти информация о моей провалившейся попытке свергнуть его, но обращался он со мной очень любезно и дал намеком понять, что я могу занять место рядом с Геббельсом на его стороне. Пока я не воспользовался шансом — цена мне показалась чрезмерной: ведь я попадал бы в полную зависимость от него.

Геббельс тем временем поддерживал со мной тесный контакт. Нас все еще объединяла идея самой решительной мобилизации всех внутренних резервов.

По отношению к нему я был, конечно, слишком доверчив. Меня завораживали его искрящееся дружелюбие, его превосходные манеры и логическая холодность ума.

Внешне, таким образом, мало что изменилось. Мир, в котором мы жили, принуждал к лицедейству, лицемерию, ханжеству. Между соперниками не могло прозвучать искреннее слово: его тут же могли передать в искаженном толковании Гитлеру. Все конспирировали, делая ставку на перемену настроений Гитлера, и выигрывали или проигрывали в этой кошачьей возне. Без всяких угрызений совести я играл на этой разбитой клавиатуре взаимных отношений, как и всякий другой.

Во второй половине мая 1943 г. Геринг сообщил мне, что он собирается при моем участии выступить с речью о немецком вооружении во Дворце спорта. Я согласился. Несколькими днями позднее я, к своему изумлению, узнал, что Гитлер поручил это выступление Геббельсу. Когда мы согласовывали наши тексты, министр пропаганды посоветовал мне подсократить свой текст, так как он намеревается говорить в течение часа. «Если Ваша речь не будет существенно короче, чем полчаса, то интерес публики ослабнет». Как обычно, мы направили наши тексты Гитлеру, с пометкой на моем, что речь будет сокращена на треть. Гитлер вызвал меня в Оберзальцберг. В моем присутствии он прочитал пересланные через Бормана черновики, решительно черкал и, как мне показалось, с воодушевлением в течение нескольких минут сократил текст Геббельса наполовину. «Вот, Борман, возьмите, передайте Геббельсу и скажите, что речь Шпеера я считаю отличной». Так в присутствии интригана Бормана Гитлер поднял мой престиж выше престижа Геббельса. После этого эпизода им обоим должно было быть ясно, что я, как и прежде, пользуюсь уважением. Я же мог рассчитывать в трудную минуту на поддержку Гитлера даже и против его ближайших сторонников.