Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Если бы в ноябре 1918 года союзники одержали настоящую победу, британские, французские и американские солдаты прошли бы торжественным маршем по Унтер-ден-Линден. Именно этого в конечном итоге хотели Першинг, Пуанкаре и многие другие. Не получилось так в основном потому, что Хейг, Петен и Фош сомневались, что у них хватит для этого сил. Союзники, конечно, разбили болгар, австро-венгров и турок, однако не смогли полностью разбить немцев. Поэтому в Берлин вошли только германские солдаты — мрачные, но сохранившие строй.
Проигранная победа?
31 мая 1918 года Джон Дюкейн, возглавлявший британскую миссию при штабе Фоша, высказал Морису Хэнки свои опасения.
Его особенно тревожит, что в случае поражения французов в заложниках на континенте окажутся два с половиной миллиона англичан. Он считает, что французскую армию могут разбить и отрезать от нас и что враг в обмен на мир может потребовать передачи ему всех портов от Руана и Гавра до Дюнкерка. В случае отказа на наши войска может безжалостно обрушиться вся германская мощь. Он полагает, что мы не сумеем спасти наших солдат и что мы — если мы намерены продолжать войну — должны быть готовы к тому, что во Франции в плен могут попасть больше миллиона британских военных {1640}.
Это не было пророчеством пессимиста-одиночки. Спустя пять дней Морис Хэнки, Генри Вильсон и лорд Милнер встретились на Даунинг-стрит, 10, чтобы обсудить “предполагаемую эвакуацию Ипра и Дюнкерка” и “возможность полного вывода армии из Франции, если французы не выдержат”. Еще 31 июля Милнер был уверен, что “мы никогда не расколотим бошей” {1641}.
Эти пессимистичные прогнозы не оправдались, однако они свидетельствуют о том, что победа Германии в Первой мировой не казалась чем-то невероятным. В 1915 году Центральные державы разбили Сербию, в 1916 году — Румынию, в 1917 году — Россию. Италию они тоже едва не разгромили. На этом фоне поражение Франции и Англии выглядело в 1918 году вполне возможным. Ведь в мае немцы находились в сорока милях от Парижа. Причем такого результата они достигли при сильном отставании по экономическим ресурсам — только за счет тактического мастерства германской армии.
В свете этого имеет смысл вернуться к традиционной критике германской стратегии и задаться еще одним вопросом из области альтернативной истории: существовали ли другие стратегии, которые Германия могла бы избрать после начала войны и которые могли принести ей победу? Рассмотрим некоторые очевидные варианты.
Некоторые историки полагают, что старый план Ostaufmarsch (“Восточного развертывания”), предполагавший, что в 1914 году следовало сфокусироваться на разгроме России, был лучше плана Шлиффена. Однако на это можно ответить, что план Шлиффена не был рассчитан на выигрыш блицкрига, а лишь должен был обеспечить Германии наиболее удобные для обороны позиции в расчете на долгую войну {1642}. В этом смысле он был относительно успешным. Следует также учесть, что немцы за первые месяцы войны успели убить огромное количество французов. В мировой истории было не так уж много армий, которые продолжали существовать, понеся за несколько недель такие потери.
Убедительнее выглядит идея о том, что Фалькенгайну не следовало наступать под Верденом и что на западе следовало только удерживать позиции, чтобы сконцентрировать силы на разгроме России. Однако после того как англичане и французы увеличили производство орудий и боеприпасов, оборона стала уносить немногим меньше жизней, чем наступление. Далеко не очевидно, что немцам имело смысл спокойно сидеть и ждать, пока англичане и французы пойдут в самоубийственную атаку. Историки, высмеивающие довоенный “культ наступления”, не учитывают, что оборона — как показал опыт немцев на Сомме — деморализует сильнее, чем наступление, а по количеству убитых и раненых обходится почти так же дорого {1643}. И как бы то ни было, победа над Россией в 1917–1918 годах создала почти столько же трудностей, сколько устранила. Чтобы максимально сконцентрировать силы на западе, немцам следовало устоять перед искушением, которому они уступили в 1918 году, и не начинать широкомасштабную экспансию в Восточной Европе.
Аналогично аргументы против неограниченной подводной войны не учитывают, что без нее Англия могла бы импортировать через Атлантику еще больше товаров и боеприпасов. Неограниченную подводную войну можно однозначно признать ошибкой только в том случае, если будет доказано, что Германия не могла победить до того, как во Францию прибыло достаточное количество американских войск, чтобы гарантировать союзникам победу.
Таким образом, остается ключевой вопрос: следовало ли Людендорфу в 1918 году отказаться от соблазнительной идеи начать наступление? В ретроспективе легко доказать, что следовало. Однако Людендорф тоже был прав в своем диагнозе, когда 11 ноября 1918 года заявил: “Общая обстановка требует нанести удар как можно раньше — если получится, то в конце февраля или в начале марта. Мы должны разбить англичан до того, как американцы бросят на чашу весов крупные силы” {1644}. В марте 1918 года во Франции было всего 287 тысяч американцев, и из них на передовой находились только три дивизии. К ноябрю 1918 года их силы уже насчитывали 1 944 тысячи человек. С другой стороны, французская армия, в июле 1916 года насчитывавшая 2 234 тысячи человек, сократилась к октябрю 1918 года до 1 668 тысяч, хотя немцы тоже были не на пике своей мощи. Несомненно, Людендорф ошибся, решив атаковать в южном направлении, чтобы разделить англичан и французов. Возможно, два сходящихся наступления на Фландрию и Перонну сработали бы лучше. Однако настоящие ошибки он совершил уже после того, как 5 апреля понял, что не сумеет полностью сломить сопротивление противника.
Германии тогда стоило отказаться от Бельгии ради мирных переговоров и не предпринимать пробных наступлений {1645}. Когда же эти наступления ожидаемым образом провалились, Людендорфу не следовало так поспешно добиваться перемирия. Вместо того чтобы атаковать французов 15 июля под Реймсом, немцам нужно было отступать к линии Гинденбурга {1646}.
Наконец, ошибкой было принимать “Четырнадцать пунктов” Вудро Вильсона, что Германия фактически сделала, обратившись к нему, чтобы начать переговоры о прекращении огня. Моральный дух и в стране, и на фронте, несомненно, укрепила бы информация о том, что французские военные, промышленники и радикальные националисты неоднократно призывали объявить одной из целей войны если не полное расчленение рейха, то отделение от Германии левого берега Рейна. Это не было тайной: такие предложения появлялись на страницах правой прессы — и в Echo de Paris, и в Action Française. Скажем, в последней в конце 1916 года вышла целая серия статей Шарля Морраса с призывами к полной ликвидации Германской империи. Примерно так же выглядел и план, подготовленный в 1916 году для Жоффра полковником Генерального штаба Дюпоном. Он предусматривал не только возвращение Франции Эльзаса и Лотарингии, но и аннексию Саарского угольного бассейна, а заодно и двух кусков территории Бадена (Келя и Гермерсхайма), отчуждение Рейнской области и превращение ее в сателлит Франции (или группу сателлитов), расширение территории Бельгии, которая должна была сменить нейтральный статус на зависимость от Франции, расчленение Пруссии и раздел рейха на девять небольших стран. Австро-Венгрия тоже должна была быть разделена. Даже минимальная программа, принятая в октябре 1916 года правительством Аристида Бриана, предусматривала отделение и нейтрализацию Рейнской области {1647}. Ради предотвращения всего этого, без сомнения, готовы были бы воевать многие из германских солдат. Однако сражаться, пока их лидеры торговались за перемирие, они не захотели.
