Под заветной печатью... - Радченко Юлия Моисеевна (прочитать книгу .TXT) 📗
Старик не учел одного: сын унаследовал его нрав, он так же тверд и упрям. Дени будет заниматься науками. Десять лет невероятной нужды, лишений, полуголодного существования. И ни минуты сомнения в правильности выбора! Просыпаясь по утрам в убогой каморке, он никогда не знал, удастся ли сегодня что-нибудь поесть. Нередко не удавалось, случались голодные обмороки. Дидро, по собственному признанию, ходил в ту пору «в сером плисовом сюртуке, ободранном с одного бока, с оборванной манжетой, да еще в черных шерстяных чулках, заштопанных сзади белыми нитками». Он берется за любую работу: дает уроки, в том числе музыки и математики, делает переводы, даже сочиняет проповеди, тем более что это оплачивается лучше всего остального.
Но главное — учится. Читает Тацита, Фому Аквинского, Ньютона, Декарта.
В уютном кафе «Парнас» встречается Дидро со своими друзьями — Руссо, Вольтером. Долгие часы проводят они за чашкой кофе, наслаждаясь беседой. Иногда дружеский разговор кончается ожесточенным спором, но в основном они едины: их возмущает трагическое положение народа, доведенного непосильными поборами до крайней нищеты, они презирают бездумную роскошь королевского двора, где король Людовик XV делает своей фаворитке маркизе де Помпадур подарки, самый дешевый из которых мог бы прокормить целую деревню в течение многих лет… Двора, где уже произнесено: «После нас хоть потоп», — и где им там, сверху, заметить, что в дешевом кафе уже собрались те, кто этот потоп призовет на их голову…
Но пожалуй, Дидро и его замечательные собеседники не так много толкуют о роскоши двора, сколько о ханжестве церкви.
Именно церковь с ее алчными, корыстолюбивыми, заносчивыми служителями, с ее запутанным, туманным богословием послужила основной мишенью первых литературно-философских произведений Дени Дидро.
В 1746 году в Гааге анонимно выходят «Философские мысли», в 1748-м сожженные на парижской площади как богохульное произведение, подрывающее религиозные устои.
Автору не могут простить метких, остроумных выпадов в адрес «служителей господних», точных и хлестких, как удары кнута. «Да, я утверждаю, — пишет философ, — что суеверие более оскорбительно для бога, чем атеизм! Я предпочел бы, говорит Плутарх, чтобы думали, что бога вовсе не было на земле, чем чтобы считали его несправедливым, гневным, непостоянным, ревнивым, мстительным…» И дальше автор развивает эту мысль, говоря, что церковники слишком много разглагольствуют на тему о божьей каре, о суровой мести бога: «Мысль, что бога нет, не испугала еще никого, но скольких ужасала мысль, что существует такой бог, какого мне изображают». Писатель убежден: «Отнимите у христианина страх перед адом, и вы отнимете у него веру». Но страх верующих велик, ибо «бог христиан — это отец, который чрезвычайно дорожит своими яблоками и очень мало своими детьми».
В 1747 году Дидро пишет философское произведение «Прогулки скептика, или Аллеи», где пробует укрыться за вымышленным именем некоего Клеобула; однако легко угадать «по когтям льва»: язвительная ирония, колоссальная эрудиция выдают автора. Эта книга не была нигде издана при жизни писателя; к счастью, он роздал друзьям несколько копий, благодаря чему сочинение дошло до нас… Как раз в те дни 1747 года на Дидро поступил донос начальнику парижской полиции, где говорилось: «Этот молодой человек — вольнодумец и этим гордится. Он написал несколько философских сочинений, в которых нападает на религию. Говорит он в том же тоне, в котором пишет. Теперь он занят новым, очень опасным сочинением».
На квартире Дидро появляется полиция и торжествующе забирает рукопись «Аллей».
Однако мыслитель не унимается и в 1749 году выпускает следующее философское произведение, тоже без имени автора — «Письма о слепых в назидание зрячим», написанное в свойственном Дидро изящном, остроумном стиле. Здесь уже перед нами не просто скептик, а истинный материалист, приводящий убийственный довод против религии: «Сама идея развития мира глубоко чужда религиозному сознанию».
Чарлз Дарвин появится на свет еще только через шестьдесят лёт, но Дидро, многое угадывая и многое находя в науке своего времени, развертывает материалистическую картину происхождения и развития жизни на земле, ту картину, что не нуждается ни в боге, ни в таинственных вечных идеях для объяснения мира.
Рассказывая о слепом английском математике Саундерсоне, великолепном преподавателе, прекрасно объясняющем своим ученикам природу света и цвета, хотя ни того, ни другого он не видел, писатель восхищается мужеством и упорством этого человека, сумевшего совершить подлинное чудо без всякого божественного содействия!
Более того, в своих «Письмах» философ издевается над теми зрячими, которые воистину слепы, подразумевая под ними идеалистов. Через полтора века после Дидро вождь русской революции назовет французского философа «великим материалистом» и вместе с ним посмеется над теми, кто, «признавая известным только свое существование и существование ощущений, сменяющихся внутри нас, не допускают ничего другого». В. И. Ленин с некоторыми оговорками принимает сравнение Дидро (из одной его более поздней работы), что человек подобен фортепиано: «Предположите, что фортепиано обладает способностью ощущения и памятью, и скажите, разве бы оно не стало тогда само повторять тех арий, которые вы исполняли бы на его клавишах? Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют; вот, по моему мнению, все, что происходит в фортепиано, организованном подобно вам и мне».
Итак, для Дидро бытие человека определяет его сознание — является первопричиной «мелодии», то есть наших мыслей и чувств, — а не наоборот, как у философов-идеалистов: для них Дидро находит следующее сравнение: «Был момент сумасшествия, когда существующее фортепиано вообразило, что оно есть единственное существующее на свете фортепиано и что вся гармония вселенной происходит в нем».
Человек, писавший и выступавший в подобном духе, не мог рассчитывать на благоволение королевской власти и ее церкви.
За свои опасные «Письма» Дидро 24 июля 1749 года арестован и заключен в Венсенский замок.
На этом заканчивается определенный период его жизни.
Ему тридцать шесть лет, он автор многих богопротивных сочинений, у него скверная репутация среди власть имущих. «Это очень опасный человек, он презрительно отзывается о святых таинствах нашей церкви», — доносит о нем сыщик.
У него только что умер малолетний сын: горе Дидро безмерно, но он пересиливает себя. Его ждет любимая работа, главное дело, дело всей жизни, которое Вольтер назовет «самым великим и самым прекрасным памятником французской литературы».
Понятно, что речь идет о самом знаменитом детище Дидро и его друзей: книге всех книг, полное название которой «Энциклопедия. Толковый словарь наук, искусств и ремесел. Составители и редакторы — Дидро, и в части математической — Д’Аламбер».
Кто же не знает этого прославленного труда, от названия которого пошло слово «энциклопедист»?
Вольтер писал: «Это предприятие будет славой для Франции и позором для ее хулителей. Дидро и Д’Аламбер воздвигают бессмертное здание…»
Еще в глубокой древности люди делали попытки составить свод всех существующих знаний. Автором первой такой книги был Аристотель. В средние века уже появилось слово «энциклопедия», восходящее к греческим словам «кюиклос» (циклос) — круг и «пейдейя» — просвещение.
Среди множества энциклопедических изданий XVIII века большим успехом пользовался «Энциклопедический словарь» англичанина Чамберса, за восемнадцать лет выдержавший шесть изданий. Этот словарь заинтересовал парижского издателя Лебретона, пожелавшего выпустить его в переводе на французский язык.
Случайность ли это или историческая предопределенность, но именно в те дни к Лебретону зашел в поисках работы вечно нуждавшийся Дидро. Они не были знакомы, но имя писателя уже приобрело известность, и Лебретон тут же предложил Дидро сделать перевод английского словаря. Философ, однако, заявил, что та книга уже устарела, и предложил составить новую, французскую энциклопедию. По обыкновению, он говорил живо, убедительно, напористо, приводил остроумные доводы в пользу своего предположения, и издатель, мысленно прикинувший возможные доходы, неожиданно согласился. Тем более что на вопрос об авторском гонораре Дидро назвал столь смехотворную сумму, что Лебретон с трудом скрыл свое изумление.
