Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг - Геббс Ян (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Полная изоляция российского бастиона, помешавшая большевистской партии преодолеть свои изначальные ошибки, затруднила в то же время и идейное развитие левокоммунистических фракций, которые выделились из этой перерождавшейся организации. Полностью отрезанные от дискуссий, постоянно происходивших в европейских левых фракциях, страдавшие от беспощадных репрессий становившегося все более тоталитарным государства, российские левые были склонны ограничиться формальной критикой российской контрреволюции и лишь очень редко обращались к вопросу о глубинных причинах перерождения. Абсолютная новизна российского опыта и быстрое развитие событий вызвали в головах целого поколения революционеров полную путаницу относительно происходящего. Лишь в 30-е и 40-е гг. у сохранившихся коммунистических фракций начало складываться целостное представление о сущности событий и процессов в России. Но подобный подход отличал, главным образом, европейских и американских революционеров; российским левым мешала непосредственная вовлеченность в происходящее: они стояли слишком близко к предмету исследования, что не позволяло им анализировать его по-настоящему объективно и всесторонне. Поэтому нам остается лишь согласиться с оценкой российских левых коммунистов, сделанной товарищами из «Интернационализма»:
«Эти маленькие группы, которые пытались осознать новое положение вещей, не могли ни осмыслить сущность государственного капитализма, начинавшего формироваться у них на глазах, ни разработать целостную программу возрождения революции — их главная заслуга состоит в другом: именно они забили тревогу и одними из первых выступили с обличением утверждавшегося государственно-капиталистического режима; своей деятельностью они политически доказали, что российский пролетариат не смирился безропотно с поражением» (Allen J. A contribution on the question of state capitalism//Internationalism, № 6).
Кто такие левые коммунисты?
Один из аспектов мифа об «отсталости» или «буржуазности» большевизма нашел выражение в идее о том, что существует непреодолимая пропасть между большевиками, представляемыми как сторонники государственного капитализма и партийной диктатуры, с одной стороны, и левыми коммунистами, которые изображаются подлинными защитниками рабочей власти и коммунистического переустройства общества, с другой. Эта идея особенно нравится «коммунистам советов» и либертариям, которые видят себя наследниками лишь того, что их привлекает в рабочем движении прошлого, и отвергают действительный классовый опыт, лишь только усматривают в нем несовершенство. Однако в мире реальном между изначальным большевизмом и левыми коммунистами 20-х гг. и более позднего времени существует прямая и бесспорная преемственность.
Большевики находились на крайне левом фланге довоенного социал-демократического движения — в особенности, потому, что решительно отстаивали четкие организационные принципы построения революционной партии и ее независимость от любых реформистских и сеющих путаницу течений в рабочем движении. [15] Их позиция по отношению к войне 1914–1918 гг. (или, точнее, позиция Ленина и его единомышленников в партии) — «превратить войну империалистическую в войну гражданскую» — была самой радикальной в социалистическом движении, а их призыв к ликвидации буржуазного государства сделал их центром притяжения для всех самых непримиримых революционных течений в мире. Немецкие «левые радикалы», вокруг которых в 1920 году образовалось ядро КРПГ, непосредственно вдохновлялись примером большевиков, в особенности, когда стали требовать создания новой революционной партии в пику социал-патриотам из СДПГ. [16] Таким образом, до определенного момента большевики и Коминтерн, основанный во многом по их инициативе, представляли довоенных «левых», образовавших коммунистическое движение. Возникновению левого коммунизма было не чем иным, как реакцией на перерождение этого коммунистического авангарда и предательство его первоначальных целей. Таким образом, левый коммунизм органически вырос из коммунистического движения, во главе которого стояли большевики и Коминтерн.
Все это становится ясным, если рассмотреть происхождение российских левых коммунистов. Все левокоммунистические группировки, существовавшие в России, возникли в самой большевистской партии. Это само по себе доказывает пролетарский характер большевизма. Будучи живым проявлением активности рабочего класса, единственного класса, способного радикально и постоянно подвергать критике свою собственную практику, большевистская партия беспрестанно порождала революционные фракции. На каждом этапе перерождения в партии раздавались голоса протеста, образовывались группы, которые, действуя внутри РКП или откалываясь от нее, обличали отход от первоначальной программы большевизма. Эти фракции перестали возникать лишь тогда, когда партию окончательно похоронили ее могильщики-сталинисты. Все российские левые коммунисты являлись большевиками; именно они отстаивали преемственность с большевизмом героических лет революции, а те, кто клеветал на них, преследовал и губил, какую бы известность они ни получили, порвали с самой сущностью большевизма.
Часть первая:
Левые коммунисты в героические годы революции (1918–1921 гг.)
Партия большевиков стала первой партией обновленного рабочего движения, в которой возникли левые течения. Это произошло именно потому, что большевики оказались первой партией победоносного восстания против буржуазного государства. В представлениях рабочего движения того времени роль партии заключалась в организации захвата власти и взятия в свои руки управления новым «пролетарским государством». Согласно этим представлениям, пролетарский характер государства обеспечивался, по сути, тем, что во главе его стояла пролетарская партия, стремящаяся привести рабочий класс к социализму. Глубоко ошибочный характер этой двойной или тройной подмены (партия-государство, государство-класс, партия-класс) раскрылся в послереволюционные годы, и трагедией большевистской партии стала как раз реализация на практике теоретических ошибок всего рабочего движения, демонстрация глубокой порочности господствовавших прежде концепций на собственном негативном опыте. Весь позор и предательство, ассоциирующиеся с большевистской партией, были вызваны тем, что революция началась и погибла в России, и партия большевиков, идентифицировав себя с государством, ставшим внутренним агентом контрреволюции, превратилась в могильщика революции.
Если бы революция началась и переродилась в Германии, а не в России, имена Люксембург и Либкнехта, возможно, вызывали бы сегодня столь же неоднозначные, двусмысленные ассоциации, как имена Ленина, Троцкого, Бухарина и Зиновьева. Лишь располагая практическим опытом грандиозного большевистского эксперимента, революционеры сегодня могут однозначно утверждать: роль партии заключается не в том, чтобы захватить власть от имени рабочего класса, а интересы последнего вовсе не идентичны потребностям формирующегося после революции государства. Но революционным силам потребовались долгие годы нелегких размышлений и самокритики, чтобы суметь усвоить эти на вид столь простые уроки.
С того самого момента, как партия большевиков взяла на себя в октябре 1917 г. управление Советским государством, она начала перерождаться, хотя перерождение это произошло не сразу, не было неуклонным линейным процессом, и, пока мировая революция оставалась на повестке дня, не являлось необратимым. Тем не менее, общий процесс перерождения начался немедленно. Если прежде партия могла свободно действовать как наиболее решительная часть класса, всегда стремившаяся к углублению и расширению классовой борьбы, после взятия государственной власти большевикам стало все труднее участвовать в классовой борьбе пролетариата и воспринимать ее как свою основную задачу. Начиная с этого момента, потребности государства все больше превалировали над потребностями класса; и, хотя эта коллизия не сразу проявилась в открытом виде из-за интенсивности революционной борьбы, она, тем не менее, стала фактом, отразившим фундаментальное противоречие между природой государства и сущностью пролетариата. Если государство неизменно стремится к сохранению общественной стабильности, удержании классовой борьбы в рамках социального статус-кво, то интересы пролетариата и его коммунистического авангарда могут заключаться лишь в расширении и углублении классовой борьбы вплоть до ниспровержения всего существующего порядка. Таким образом, пока революционное движение класса в России и в мире находилось на стадии подъема, Советское государство могло использоваться для защиты завоеваний революции, служить инструментом в руках рабочего класса. Нос условиях спада реального классового движения порядок, защищаемый государством, должен был неизбежно стать отражением интересов капитала. Такова была общая тенденция, однако на практике противоречия между пролетариатом и новым государством начали возникать сразу же, чему способствовала неподготовленность класса и большевиков к взаимодействию с государственными институтами и, самое главное, изоляция революции в границах России, тяжелые последствия которой немедленно дали о себе знать внутри завоеванного пролетариатом бастиона. Столкнувшись с многочисленными проблемами, которые возможно было разрешить лишь на международном уровне — задачами организации разрушенной войной экономики, выстраивания отношений с огромными крестьянскими массами России и враждебным капиталистическим окружением, — большевики не имели достаточно опыта для принятия мер, способных хотя бы смягчить самые разрушительные проявления этих проблем.
