Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории - Чалмерс Дэвид (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Говоря о возможности сознания доступа без феноменального сознания, Блок апеллирует лишь к концептуально возможным случаям, таким, как зомби; ясно, что эти неактуальные ситуации не могут представлять угрозу для принципа когерентности. Он упоминает слепое зрение, но отмечает, что оно лишь в слабом смысле позволяет говорить о сознании доступа. Он также обсуждает «суперслепое зрение», отличающееся от слепого зрения тем, что натренированность субъекта позволяет ему иметь гораздо лучший доступ к информации из слепой области. Нельзя сомневаться, что это случаи представимости оторванности осведомленности от сознания, но сам же Блок замечает, что у нас нет оснований верить в их реальность. Интересно, что он сообщает, что в эмпирически зафиксированных ситуациях, ближе всего соответствующих указанным случаям (речь идет об обезьяне, описанной в (Humphrey 1992), и пациенте, о котором говорится в (Weisrkantz 1992); см. также (Cowey and Stoerig 1992)), есть основание допускать реальное присутствие феноменального сознания.
Что же касается существования феноменального сознания без сознания доступа, то здесь Блок упоминает несколько реальных случаев. Один из них — это ситуация, в которой субъект неожиданно осознает тот факт, что уже какое-то время фоном в его ушах громко визжала дрель. Блок предполагает, что еще до осознания этого обстоятельства, субъект феноменально осознавал звук дрели, хотя и не осознавал его в плане наличия сознания доступа. Используя, однако, мое объяснение осведомленности, кажется уместным сказать, что субъект все это время был осведомлен о дрели. Правдоподобно допустить, что соответствующая информация о дрели была доступна все это время; доступ к ней просто не был востребован. Поэтому если диспозиционально определить сознание доступа или осведомленность, то этот случай не будет составлять проблемы для принципа когерентности. Блок также упоминает случай, когда три тройных ряда букв на короткое время демонстрируются субъекту (Sperling 1960). Если испытуемых просят назвать буквы верхнего ряда, они могут сделать это, но в таком случае не могут назвать буквы из других рядов; то же самое с другими рядами. Блок доказывает, что субъект феноменально осознает все девять букв, но имеет сознательный доступ только к трем из них. Но и здесь вероятным кажется допущение, согласно которому информация о всех девяти буквах была изначально доступна; дело лишь в том, что востребован был доступ только к информации о трех буквах, и сам этот процесс отрицательно повлиял на возможность востребования доступа к другой информации. Так что этот случай тоже совместим с принципом когерентности, если мы даем диспозициональное объяснение осведомленности.
Можно было бы рассмотреть и множество других случаев. Здесь я ограничился перечислением некоторых из них и кратким иллюстративным анализом для общей характеристики интересного философского проекта. При более тщательном анализе можно было бы попытаться наложить более строгие ограничения на то, какой именно тип доступности сопровождает сознательный опыт, и о каком именно типе глобального контроля надлежит при этом говорить. Объяснение осведомленности в терминах прямой доступности для глобального контроля — не более, чем начальная точка на данном пути. Это богатая тема для последующего анализа.
Очерченный мной проект может рассматриваться в русле поиска некоего функционалистского объяснения сознания. Это не редуктивное функционалистское объяснение — здесь не утверждается, что для сознания или его объяснения требуется лишь какая-то функциональная роль. Скорее это нередуктивное объяснение, указывающее на функциональные критерии возникновения сознания. Тем не менее в определенном смысле оно играет на том же поле, что и редуктивные функционалистские объяснения; наряду с более амбициозными метафизическими тезисами они тоже содержат указание на функциональные критерии появления сознания. Интересно отвлечься от метафизических различий и сравнить различные объяснения исключительно в терминах их функциональных критериев.
Так, идея связи сознания с прямой доступностью для глобального контроля напоминает трактовку Деннетом (Dennett 1993b) сознания как церебральной селебрити: «Сознание есть церебральная селебрити — не больше и не меньше. Осознаны те процессы, которые сохраняют и монополизируют ресурсы достаточно долго для оказания типичных и „симптоматичных“ воздействий на память, контроль за поведением и т. д.» (с.929).
Если оставить в стороне то обстоятельство, что Деннет считает это концептуальной истиной, то его взгляды окажутся весьма близки моим. Главное различие состоит в том, что в моей концепции сознание связывается с потенциальной церебральной селебрити. Здесь не требуется, чтобы осознаваемое действительно играло роль в глобальном контроле — нужно лишь, чтобы оно было доступно для такой роли. Это, как кажется, лучше гармонирует с характеристиками опытных переживаний. К примеру, периферия нашего визуального поля переживается нами, но большую часть времени такие периферийные переживания не играют какой-либо важной роли в глобальном контроле; они просто доступны для этого при возникновении соответствующей надобности. Многие слышимые нами шумы могут не оставлять значительных следов в памяти, не оказывать существенного влияния на поведение и т. п., хотя информация о них и могла бы оказывать такое влияние. Не исключено, конечно, что Деннет просто употребляет термин «сознание» в более сильном смысле, когда выходит, что мы не осознаем ни периферию, ни шумы (в конце концов, он подозрительно относится к самой идее опыта), но сравнение все же любопытно.
Другое функционалистское объяснение можно найти у Розенталя (Rosenthal 1996), утверждающего, что состояние будет осознанным, когда оно является объектом мысли более высокого уровня. В используемой мной терминологии это означает, что первопорядковое состояние составляет содержание сознания только когда о нем высказывается суждение второго порядка. Это значительно более сильное утверждение, чем то, которое делаю я — аналогично случаю с Деннетом. Кажется, что у нас нет серьезных оснований полагать, что мы формируем второпорядковые суждения о всех наших опытных переживаниях, включая переживания всех деталей визуального поля, фоновых шумов и т. д. Розенталь считает, что сами второпорядковые суждения обычно бессознательны, и поэтому мы не замечаем их присутствия, но против них, по-видимому, свидетельствуют даже рассуждения с позиции третьего лица. Все эти второпорядковые суждения представляются совершенно необязательными для устройства нашей когнитивной системы. Можно было бы ожидать от некоей системы наличия у нее способности формировать подобные суждения при необходимости, что и происходит в случае наших наиболее заметных переживаний, но система, выносящая второпорядковые суждения о всех деталях визуального поля выглядела бы совершенно избыточной (рис. 6.1).
Согласно концепции Розенталя, сознательные состояния — это такие состояния, которые мы осознаем. Это могло бы иметь видимость правдоподобия, но, на мой взгляд, это так лишь в слабом смысле (о котором шла речь в предыдущей главе) знакомства со всеми нашими переживаниями [147]. Совершенно не очевидно, что большинство наших опытных переживаний является объектом наших мыслей. Предположение о том, что каждая деталь опыта связана с двумя отдельными когнитивными состояниями — с первопорядковым и второпорядковым суждением, создает хаотичную картину ментального. Трудно понять, зачем эволюции могло бы понадобиться повсеместно встраивать эти второпорядковые суждения, когда ее целям в равной степени могла бы служить простая доступность для глобального контроля. Концепцию Розенталя лучше трактовать в качестве объяснения интроспективного сознания, хотя он подает ее как объяснение сознания в аспекте «каково это — быть тем-то и тем-то».
