Полемика Хабермаса и Фуко и идея критической социальной теории (СИ) - Фурс Владимир (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Таким образом, резюмирует Маккарти, генеалогию Фуко и критическую теорию общества от Хоркхаймера до Хабермаса следует располагать достаточно близко друг к другу на карте современной философии: “Общим для них является то, что суть философского предприятия, критика разума, находит здесь свое продолжение в определенных формах социокультурного анализа, выполняемого с практическим намерением обретения критической дистанции относительно убеждений и практик, которые определяют нашу жизнь и которые считаются рациональными” [29].
Тем не менее, Маккарти, конечно, прекрасно понимает, что при всех моментах существенного сходства, то, что разделяет две программы, также является принципиальным: понимание рациональности, отношение к общезначимым обобщениям, модерным идеалам эмансипации и т. п. Поэтому отношение между генеалогией и критической теорией общества, занимающими соседние территории в современном теоретическом мире, являются скорее воинственными, чем миролюбивыми и кооперативными. В этой связи Маккарти, стремясь прояснить возможность сближения двух подходов, предпринимает критику как абстрактного отрицания, так и безоговорочного утверждения разума; и основной заряд его критики адресован, как нетрудно догадаться, “деконструктивной” стратегии критики разума.
Он подчеркивает, что тот акцент, который представители негативистской ориентации в критической теории делают на частном, изменчивом и случайном, есть вполне объяснимая реакция на традиционное философское устремление к всеобщему, вневременному и необходимому. Беда, однако, состоит в том, что мыслители, претендующие на постметафизический статус, фактически впадают в своего рода негативную метафизику. Один ряд сущностей, являющихся продуктом гипостазирования, просто заменяется на другой: единое на множественное, всеобщее на частное, тождество на различие, разум на “Другое разума”, логическая сущность языка на гетерологическую сущность речи и т. д. Поскольку принципиальной чертой этих негативных метафизик является абстрактное отрицание понятийного аппарата рационалистической традиции, то идея разумного воздействия на наличную форму социальной жизни начинает казаться наивной, устаревшей, и коротко говоря, безнадежно модерной; в результате деконструкция разума имплицирует довольно сомнительную политику.
Нельзя, однако, не заметить, что “постмодернистские” критики обычно основывают свою позицию на допущениях, специфичных как раз для того модернистского мировоззрения, которое они стремятся подорвать. Радикальные критики рационализма как такового в качестве само собой разумеющегося принимают расколдование мира, которому именно этот рационализм и стал причиной, возможность рефлективной постановки под вопрос традиционных убеждений и ценностей и оспаривания предписанных индивидуальных и групповых идентичностей. Более того, ценности, на которых базируется их критика, обычно содержат множество явно модернистских предпочтений плюрализма, разнообразия, терпимости, взаимного уважения и т. п. Иными словами, радикальная критика модерна велась в пределах явно модернистского горизонта, и это дает надежду переформулировать эту критику, избавляя от внутренней противоречивости, и использовать ее для построения более самокритичной версии модерного самосознания.
Важно отметить, что Маккарти, в целом солидаризируясь с основными идеями Хабермаса, свою задачу видит не в ее безоговорочной защите перед лицом “деконструктивистов”, а в определении возможности выработки более сбалансированного подхода в силовом поле между противостоящими позициями. В этой связи он подвергает сдержанной, но принципиальной критике также и модель Хабермаса: последний, считает он, прав в перенесении критики разума на уровень повседневной социальной практики и в поиске идей разума среди прагматических предпосылок коммуникативного взаимодействия. Однако его трактовка коммуникативной рациональности еще сохраняет некоторые черты трансцендентализма, что чревато опасностью догматического гипостазирования разума. Коммуникативную рациональность следует переинтерпретировать так, чтобы модельным случаем коммуникации было не достижение согласия относительно некоторого пропозиционального содержания, а взаимопонимание между позициями, между которыми сохраняется разногласие. Тогда допущение “контекстуальной трансцендентности” рациональных предпосылок коммуникации в полной мере проявит свой критический потенциал: универсалии коммуникации обеспечивают, прежде всего, неограниченную открытость любого содержания для критики и пересмотра в свете альтернативных позиций. При условии такой модификации Хабермасовой модели коммуникативной рациональности, полагает Маккарти, и целый ряд деконструктивистских тем и техник, освобожденных от своих тотализирующих претензий, мог бы быть интегрирован в прагматический подход к коммуникации и служить противоядием для глубоко укоренившегося в нас стремления гипостазировать идеи разума.
4) “Восстание фукианцев”
Полемика Хабермаса и Фуко — на первый взгляд, достаточно неожиданно — не отошла в прошлое и не стала лишь эпизодом интеллектуальной истории 80-х; она продолжается до настоящего времени [30], и препятствием для ее продолжения не стала даже смерть Фуко в далеком 1984 — его сторону в споре весьма небезуспешно представляют многочисленные последователи.
Отличительной особенностью этого нового витка дискуссии стал отчетливо выраженный наступательный характер действий фукианцев, потребовавших кардинального “перераспределения ролей” для устранения несправедливых асимметрий в отношении между конкурирующими позициями. Во-первых, асимметрия состоит уже в том, что Хабермас посвятил обстоятельному критическому разбору концепции Фуко две главы в “Философском дискурсе модерна”, на что Фуко по причине своей безвременной смерти просто не смог ответить. Таким образом, стороны представлены крайне неравновесно даже в плане объема высказанного. Во-вторых, позиция Фуко представлена искаженно: Хабермас выносит окончательный приговор, опираясь, прежде всего, на “Надзирать и наказывать”, тогда как Фуко в конце 70 — начале 80 гг. существенно дополнил и скорректировал свои более ранние представления. Соответственно, устоявшийся образ фукианской позиции должен быть скорректирован в свете самоопределений “позднего Фуко”. Наконец, в-третьих, принципиальная однобокость состоит в том, что дискуссия в целом интерпретируется преимущественно в терминах концепции Хабермаса. В результате кажется само собой разумеющимся, в частности, вменять Фуко в вину отсутствие нормативного оправдания критики, даже не задаваясь вопросом о том, в какой мере такое универсалистское оправдание, естественное для Хабермаса, действительно необходимо для того, чтобы практиковать критику. Но если переинтерпретировать дискуссию в фукианских терминах, то уже Хабермасова версия критической теории может предстать в очень невыгодном свете.
Соответственно, “восстание фукианцев”, давшее основной импульс второму витку полемики, было направлено на то, чтобы, во-первых, более полно и корректно представить концептуальную позицию Фуко и, во-вторых, опираясь на это уточнение, отвести основные критические замечания Хабермаса, как основанные преимущественно на недоразумении и не попадающие в цель.
Что касается первого пункта, то отмечается, что обращение к поздним работам позволяет, прежде всего, дезавуировать внушенное Хабермасом представление о Фуко как “постмодернисте”. Как указывают Хьюберт Дрейфус и Пол Рабиноу, работа “Что такое просвещение?” недвусмысленно отграничивает Фуко от постмодерных “анти-мыслителей” (anti-thinkers). Хабермас ставит Фуко в один ряд с Деррида; конечно, Фуко не рассматривал язык как средство ненарушенной коммуникации, так что гнев Хабермаса легко понять. Но ведь Фуко не предавался также и свободной игре автореференциальных означающих, он использовал тексты именно как путеводную нить к другим социальным практикам. В результате Фуко оказался между двух огней тенденциозной критики: “В то время как представители немецкой философской традиции подвергают Фуко критике за произвольность и необоснованность, французские пост-философы (и их последователи в американской литературной критике) — за недостаточную степень произвольности” [31]. На деле оба — как Хабермас, так и Фуко — противостоят постмодерным “анти-мыслителям”: в отличие от последних всерьез принимая идею просвещения, они воплощают два противостоящих друг другу, но одинаково правомерных варианта положительного переосмысления философской жизни на основе связывания разума с историческим моментом. При этом Фуко еще противостоит и обоим “тотализующим позициям”: как “анти-мыслителям” с их беспредельной игрой означающих, так и героическим защитникам модерна на основе универсальной теории.
