Машина и Винтики - Геллер Михаил (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Семен Глузман делает вывод: политзаключенные в лагере живут в здоровом психологическом климате, в группе, где основными являются ценности нравственные, духовные. Ощущаемый ими страх свободы – страх здоровых людей, опасающихся выхода в больное общество.
Советская психиатрия официально объявила "инакомыслие" психической болезнью и считает общество здоровым, а всех, кто обвиняется в выражении сомнения относительно идеального характера советского общества, больными. С точки зрения специалистов по "промыванию мозгов" такое суждение логично: "инакомыслящие" представляют собой брак, отходы, это те, кто не поддался, кто сохранил свою индивидуальность. Это те, кто не сумел "полюбить рабство".
Критерии "здоровья" и "болезни" в создаваемом Новом мире выразительно сформулировал автор первой марксистской истории советской литературы: "Революции на долго приходится забывать о цели для средства, изгнать мечты о свободе, для того, чтобы не ослаблять дисциплины".7 Необходимо, – требовал критик-марксист, – "создать новый пафос для нового рабства", необходимо полюбить кандалы, так, чтобы они казались нежными объятиями матери.8
Орвелл заканчивает свой роман словами: "Он одержал победу над собой. Он любил Старшего Брата". В романе Замятина Мы, послужившим Орвеллу важнейшим источником для 1984, тот, кого полюбил герой, соблазненный свободой и понявший ее никчемность, называется Благодетель. В минуты отчаяния, прежде чем полюбить Благодетеля и предать любимую женщину, житель идеального Единого государства с болью мечтает: "Если бы у меня была мать – как у древних: моя – вот именно – мать".9 У гражданина Единого государства, имевшего вместо имени номер, не было ни матери, ни отца. У него, как у всех обитателей утопии – был Благодетель. Точно так же, как и в Океании Орвелла был – Большой брат. Государство заменило семью, Благодетель – Большой брат заменял родителей. Требовалось полюбить государство, как родителей, а кандалы рабства ощущать как "нежные объятия матери". Евгений Замятин развивает метафору до конца: Благодетель – Великий жрец, лично убивает нарушителей закона Единого государства, наказывая, как Отец, непослушных детей. Портрет Благодетеля не оставляет сомнений: "Передо мною сидел лысый, сократовско-лысый человек…" Это портрет Ленина.
Ленин в апреле 1918 г. намечает основные линии программы по переделке человека и общества: "Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали – у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять".11 Программа проста: партия должна управлять Россией, управлять народом, управлять каждым человеком. Партия – их вождь – берет на себя роль всезнающего руководителя. Отца, который должен привести народ, Россию – в рай. Ленин четко разделяет: мы – они, мы, партия, должны управлять ими, массой. Мы – отцы, они – дети. Программа переделки человеческого материала требовала инфантилизации человека. В стране, шедшей к Высшей Цели, прыгавшей из "царства необходимости" в "царство свободы", возникает сложная иерархическая система, новая пирамида привилегий. Однако, главная разделительная черта проходит между руководителями, знающими направление движения, отцами, и руководимыми, невежественными, теми, кому нужно открывать глаза – детьми.
Человек превращается в ребенка, которому Государство заменяет родителей, близких. Во всяком случае – должна заменять. Идеальными образцами становятся литературные персонажи либо мифологизированные энтузиасты новой веры – типа Любови Яровой12 и Павлика Морозова13 – жертвующие кровными связями ради духовного Отца.
Психиатр и психолог Бруно Беттельгейм описал, используя собственный опыт узника Дахау и Бухенвальда, "поведение индивида и массы в экстремальных ситуациях". Его вывод: создание экстремальной ситуации – арест, избиения, пытки, заключение в лагерь – имеет целью "навязать заключенным детское поведение",14 ускорить трансформацию взрослых людей в послушных детей.15 Бруно Беттельгейм видимо не подозревал, что анализируя поведение палачей и жертв в германском концентрационном лагере, представлял одновременно основные этапы трансформации человека в Советском Союзе. Целью германских концлагерей, – пишет ученый, – была "модификация личности, ее приспособление к нуждам государства".16 С этой целью заключенных "ломали, трансформируя в послушную массу, не оказывающую ни индивидуального, ни коллективного сопротивления".17 Беттельгейм подчеркивает, что индивидуальность заключенных ломалась серией травматических шоков: их "заставляли проклинать своего Бога, обвинять друг друга в гнуснейших поступках…"18 В результате взрослые люди трансформировались в послушных детей, которые боялись охранников и выполняли все их приказы. Происходила адаптация к лагерной жизни. Иосиф Менделевич, осужденный в 1971 г. на 12 лет лагеря за попытку бежать из Советского Союза, отсидевший срок, воспоминает подобное: "…Представьте-ка себе, что вы помещены в некий детский сад для взрослых, где отрицается ваше право на собственное поведение, на собственную точку зрения и даже на собственное выражение лица. – Почему вы не участвуете в общих культурных мероприятиях? Почему вы так угрюмо смотрите? Почему на вас грязная одежда?… Вы будете лишены за это… неважно чего – посылки, письма, свидания…"19
Травматические шоки формируют советского человека: история СССР – серия мучительно болезненных ударов по бытию и сознанию. Первым шоком была – революция. Она сломала существовавшую социальную иерархию: удар был нанесен и тем, кто был наверху и оказался внизу, и тем, кто был внизу и попал наверх, В первом случае потерпевшие страдали от неожиданности падения, потери привилегий, обычного уклада жизни, гнева, часто бессильного. Вторые страдали от непривычности новой ситуации, от беспредельных возможностей, которые открывала безграничная власть, требовавшая взамен подчинения Идее. Следующим шоком был террор. Среди ленинских текстов, восхваляющих террор, требующих усиления террора, доказывающих его необходимость и пользу, выделяется откровенностью и четкостью изложения мысли "строго секретное" письмо, датированное 10 марта 1922 г. и адресованное членам Политбюро. Ленин дает детальные директивы, касающиеся очередного удара по духовенству и буржуазии. Письмо написано уже после завершения гражданской войны, после принятия новой экономической политики, которая будет временем (1921-1929) крайнего либерализма по советским меркам. Ленин требует арестовать и расстрелять "очень большое число" жителей маленького городка Шуя, в котором верующие воспротивились конфискации в церквах предметов богослужения. Ленин пишет: "Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать".20 Вождь советского государства не случайно выбирает слово "проучить". Массовые расстрелы должны выполнять прежде всего педагогическую функцию – учить. Для того, чтобы урок был действенным, важно, чтобы травма была как можно более глубокой.
Строители "нового человека" отдавали себе отчет в том, что инфантилизация граждан советской республики должна носить универсальный характер, что процесс должен охватить все население. Родившийся летом 1918 г.21 новый инструмент террора – концентрационный лагерь, несет не только карательную, но и воспитательную функцию. Председатель ВЧК Дзержинский объявляет концлагерь – "школой труда".22 ВЧК получает право заключать в концлагерь тех, "кто не может работать без известного принуждения", кто "недобросовестно относится к делу", кто плохо "нерадиво" работает, кто опаздывает на работу и т. д. В ноябре-декабре 1982 г. по указаниям Юрия Андропова, избранного генеральным секретарем ЦК, во всех городах Советского Союза милицейские патрули проверяли советских граждан, как школьников, сбежавших с урока: почему вы не на работе, что вы делаете на улице, в кино, в бане в рабочее время?
Террор был необходимейшим, но не единственным, инструментом инфантилизации советского населения. Сразу же после революции одновременно с другими фронтами – борьбы с контрреволюцией, экономическим – открывайся фронт "борьбы с неграмотностью". Применяются решительные меры по "ликвидации безграмотности". Неграмотность была бичом дореволюционной России, В 1897 г. число грамотных составляло 22,9% населения.23 Основной причиной неграмотности была слабая урбанизация России. Еще в 1926 г. более 80% населения страны жило в деревне.
