Наука и религия в современной философии - Бутру Эмиль (книги без регистрации TXT) 📗
Ho из этого не следует, что разум человеческий должен просто принять их, как две чуждые друг другу системы истин. Голый дуализм не может удовлетворить философское мышление. Но картезианство и есть как раз философия соединение или связи между различными вещами, не сводимыми друг на друга с точки зрение логики. Усвоив себе принцип: cogitо ergo sum (я мыслю, следовательно я существую), Дркарт сумел установить тип связи, не известный диалектике схоластиков. Cogitо ergo sum не есть заключение силлогизма: наоборот, предложение это само является условием и обоснованием того силлогизма, из которого оно по-видимому могло бы быть выведено. Раз связка ergo (следовательно) дана в этом предложении, выражаемая последним необходимая связь может быть формулирована в предложении общего характера: quidquid cogitat, est. (Всякий, кто мыслит, существует), а отсюда легко конструировать силлогизм, приводящий к соgitо ergo sum*). Познание, действительно плодотворное и притом необходимое нам ранее построение силлогизма, заключается в соединении двух терминов „мышление“ и „бытие“,которые даны нам, как самостоятельные и независимые друг от друга понятия.
Но как открыть такую связь? Опыт, по учению Декарта. как раз и дает нам познание этого рода. Но связи, установленные опытным путем, прежде всего случайны; по Декарту, разум, истолковывая чувственный опыт, опирается на особый сверхчувственный опыт, который Декарт называет интуицией, и который только и позволяет нам добыть познание необходимые и всеобщие. В нас самих лежит принцип и основание необходимой связи вещей, и принцип этот есть не что иное, как наш, так называемый, разум. Рационализм — вот та точка зрения, которую отстаивал Декарт, — рационализм, приписывавший разуму известную способность устанавливает связи, определенное содержание, специфические законы и силы.
В этом же смысле истолковывал Декарт отношение между религией и наукой.
Найдя в разуме основание для суждения, связывающего sum и сogitо, он в этом же самом разуме рассчитывал найти отношение человека к Богу и Бога к миру, — отношение, из которого вытекала бы совершенная гармония между наукой, природой и религиозными верованиями. Результат этот достигается Декартом посредством анализа содержание разума и посредством отправляющихся от этого содержание доказательств, уже не силлогистических и чисто формальных, но математических и конструктивных.
Очевидно впрочем, что здесь, дело идет исключительно о самых основных принципах религии: о Боге, его бесконечности, его совершенстве, о нашей зависимости от него. Что касается частных догматов отдельных положительных религий, то философия отнюдь не компетентна рассуждать об этом. Стоить вспомнить, какое обилие сект, ересей, споров и клеветы породила схоластическая теология, чтобы пожелать полнейшего исчезновение всего этого. Ведь простые и невежественные люди достигают царства небесного так же успешно, как и ученые: их наивные верование более надежны, нежели вся теология и все теологи вместе взятые.
Таково было картезианское учение. Согласно этому учению, в недрах самого разума находятся те зародыши, из которых возникает и религия, и наука, и та специфическая связь между ними, которая гарантирует как их взаимное согласие, так и их взаимную независимость. Этот своеобразный рационализм, который можно назвать новейшим рационализмом, господствовал над философской мыслью в XVII и XVIII столетиях.
У известной группы философов рационализм этот принимает догматический характер. Доверяя своим силам, он хочет построить на ряду с наукой о природе науку о вещах божественных, которая бы ничуть не уступала физике и математике в смысле очевидности и достоверности своих истин.
У Спинозы разум устанавливает бытие бесконечной субстанции, которая есть Вот, и из сущности этой субстанции он выводит принцип всеобщих законов природы. Этим оправдываются усилия науки свести к законам множественность единичных вещей, на первый взгляд совершенно беспорядочную. С другой стороны, по отношению к текстам, почитаемым священными, какова, например, иудейско-христианская библия, разум выдвигает принцип, что писание должно истолковываться исключительно на основании самого писания, поскольку дело идет об установлении исторического смысла св. учений и пророчеств; но, раз эта критическая работа экзегетики закончена, одному только разуму принадлежит право решать, можем или не можем мы примкнуть к этим учениям.
Лейбниц, углубляя различие между истинами размышление и истинами веры, как двойным фундаментом познания, открывает объединяющее их начало в возможном бесконечном, которое, — охватывая собою всякое бытие — и необходимое, и фактически данное, — есть именно то, что мы называем Богом. В то время как науки изучают, по Лейбницу, отношение между вещами, рассматривая последние согласно их чувственной видимости, как внешние друг по отношению к другу, — религия стремится уловить внутреннюю вселенскую гармонию в ее живой реальности, то взаимное проникновение существ друг в друга, то желание каждого из них принять участие в благе и радости всех остальных, которое является тайной пружиной их жизни, всяких предпринимаемых ими усилий; тем самым религия делает людей способными разделять и умножать славу Божию, которая есть истинное начало и истинный конец всего того, что существует или стремится к существованию.
Этот догматический и объективный рационализм, столь утонченный и метафизичный у Спинозы, у Мальбранша, у Лейбница, упрощается мало-помалу у Локка и деистов, которые обращаются со своими доктринами к светским людям и к обществу. Для деистов разум враждебен не только всякой традиции и всякому авторитету: он исключает всякую веру в вещи, выходящие за пределы наших ясных идей или за пределы природы, часть которой мы составляем. Отныне разум систематически изгоняет таинство, изгоняет всякий догмат, завещанный нам положительными религиями. Он оставляет неприкосновенной только, так называемую, естественную или философскую религию, адекватным выражением которой являются два догмата: бытие Бога, как архитектора мира, и бессмертие душ, как условие осуществление мировой справедливости. Деизм полагает, что, проповедуя эти доктрины, он находится на той же самой почве, как и науки о природе. Истины физические и истины духовные совершенно аналогичны в его глазах. Первопричине не приписывается никакого действия, которое могло бы противоречить механическим законам, открытым наукой. Деистический рационализм отрицает чудо и всякие особенные задачи божественного промысла.
Специфическое дело этого рационализма состояло в том, что мало-помалу он очистил религию от всех ее характерных элементов, и свел ее к небольшому числу формул, очень сухих, очень абстрактных, способных скорее доставить материал для рассуждений и диспутов, нежели удовлетворить потребности души человеческой. К тому же все эти якобы рациональные доказательства бытия Божия и бессмертия души в глазах беспристрастной критики далеко не обладали той научной очевидностью, на которую они претендовали.
Нет таким образом ничего удивительного в том, что позднейший рационализм пытался определить отношение между религией и наукой с иной точки зрения, нежели та, которая проповедывалась этим объективным или догматическим рационализмом.
Уже Паскаль ищет опоры для своих доказательств в условиях человеческого познания, жизни, действия, т. е. в свойствах сознательного субъекта, а не в бытии, как оно есть в себе. Он отличает от разума, в узком смысле этого слова, сердце, также являющееся разумом, т. е. стремлением к определенному порядку и связности, но разумом, бесконечно более утонченным, принципы которого, с трудом поддающиеся анализу, имеют более широкое значение, чем истины разума геометрического. Этот высший разум имеет своим объектом уже не логические абстракции, а сами реальности. Осуществить до конца те доказательства, которых он требует, было бы попыткой, превышающей наши силы. К счастью, этот конкретный разум проявляется в нас в форме непосредственного усмотрение истины, в форме интуиции, которая присуща нашему сердцу, нашему инстинкту, нашей природе. Презирать интуиции сердца, признавая исключительно рассуждение геометрического разума, было бы непоследовательно; ибо в действительности самые основы наших наук, понятия пространства, времени, движения, числа, даются нам сердцем и инстинктом. Разум нуждается в сердце, как опоре для своих рассуждений. И подобно тому, как сердце чувствует, что в пространстве имеются три измерения, точно так же чувствует оно, если только оно не извращено, что существует Бог.
