Sub specie aeternitatis - Бердяев Николай Александрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
Не менее важно для марксистской философии учение о переходе количества в качество. Если вытравить из этого учения остатки гегельянства, то мы получим обычное количественное миропонимание. Все почти эволюционисты отрицают самостоятельность и изна- чальность качеств в мире и проповедуют механический идеал знания. Говорят, что из чего угодно может что угодно получиться, вопрос только в количественном комбинировании. И эту метафизику дурного сорта выдают за положительную науку. Нужно признать, что мы еще не имеем сколько-нибудь удовлетворительной теории развития, а лишь обрывки, лишь указания на отдельные факторы. Истинная теория развития должна будет посчитаться с тайной индивидуального и должна будет признать изначальность качеств. Уже существует сильное движение против дарвинизма, потому что дарвинизм упустил из виду внутренний творческий момент развития. Вообще теперь намечается борьба двух типов миросозерцания, количественного и качественного, и в борьбе этой мы решительно становимся на сторону качественного миросозерцания. Наряду с тенденцией монистической, которая пыталась единодержавно властвовать, пробивается тенденция плюралистическая, которой, может быть, принадлежит будущее и в науке, и в философии, после того как она освободится от некоторых грехов рационализма. Опыт ведь плюралистичен и нам, может быть, нужно построить новый идеал знания, теснее сближающий нас с живым и индивидуальным. И когда исчезнет условная ложь монизма, тогда станет ясно, что качество не может быть создано количеством, что качества изначальны и неразложимы и что только из комбинаций качественных монад создается мир и его развитие. Аргументы Энгельса поражают своей бедностью.
Откуда, в самом деле, взяли, что мир монистичен, что в основе его лежит качественно единое, порождающее из себя разные качества путем количественных комбинаций? Такой презумпции не может быть и не должно быть, вопрос этот может быть решен, по- видимому, эмпирически, и опыт уже во всяком случае скорее выскажется за плюрализм. Монизм есть чисто рационалистическая «предпосылка», основанная на том, что будто бы единство природы разума создает единство природы мира, навязывает ему это единство. Монистическая тенденция существует в мышлении, но отсюда ведь никак нельзя заключить о монистично- сти бытия. Но, по странному недоразумению, больше всех говорят о монизме те самые материалисты, которые менее всего имеют на это права, так как отрицают самый разум, источник монистических стремлений. А с падением монистической «предпосылки» падает и теория перехода количества в качество. Энгельс так же мало в состоянии поддержать эту теорию, как и диалектику, как и свободу. Философская драма Энгельса заключалась в противоестественном соединении материализма с рационализмом и это драма обычная, потому что материализм не имеет логического права быть рационалистичным и вместе с тем он всегда рационалистичен. В этом бессмысленность и невозможность материализма.
Перейдем к социальной системе Энгельса, причем вопросов чисто экономических я касаться не буду. Энгельс вообще очень несправедлив и придирчив к Дюрингу, но особенно это нужно сказать относительно критики Дюринговской теории насилия, очень интересной и заслуживающей внимания. Я не буду касаться экономического материализма, который Энгельс защищает, критикуя Дюринга, об этом много писалось, в том числе и мной, а скажу несколько слов о теории насилия по существу. В теории этой заключена очень важная и глубокая философская мысль, которая не может быть опровергнута ссылкой на роль экономики и экономической эксплуатации в истории. Экономическая эксплуатация никогда не была и не могла быть целью, как это пробует утверждать Энгельс, она была лишь средством для власти человека над человеком, власти уже не экономической. В истории насильственных отношений людей форма экономического угнетения играла не малую роль; от экономики могла зависеть форма властвования, но радикальное зло человеческого общения, его грехопадение, как справедливо утверждает Дюринг, заключается в акте насилия одного человеческого существа над другим, в допущении неравноценности воль. В мире борются два начала: начало власти, насилия, связанности и начало свободы. Начало насилия есть злое, начало свободы божеское, и потому предельным состоянием человечества может быть только свобода окончательная, идеал безвластия. Экономический гнет есть только одно из проявлений этого радикального зла, первичного насилия. Устранение экономической эксплуатации обязательно, но это только один из путей к устранению насилия из человеческих отношений. Еще радикальнее будет отрицание суверенности всякой власти, хотя бы и народной, а власть и связанное с ней насилие не уничтожаются простым устранением экономического гнета. Политическое насилие лежит глубже экономической эксплуатации, это истина, которая не подрывается относительной верностью экономического материализма.
Не могу не отметить, что Энгельс игнорирует философию права, эту основу всякой истинной общественной философии, для него это — буржуазная метафизика. В книге Энгельса решительно отвергается самоценность прав личности, и уже поэтому она не может поучать нас и руководить в переживаемые нами трудные минуты. Такая книга могла дать лозунг для иного времени, нам же она может только мешать.
Вообще социальная политика Энгельса очень устарела, это признано современным германским социальным движением, и напрасно некоторые староверы хотят ее пересадить на русскую почву, в совершенно иную комбинацию условий. Мы живо ощущаем на себе страшный вред доктринерства в политике, оно мешает образованию у нас широкого радикально-демокра- тического течения, подсказываемого нашей исторической задачей. Доктринерство это, вычитанное в Эн- гельсовском катехизисе, есть несомненный показатель некультурности, недифференцированности различных областей человеческой жизни. В нем политика смешивается и с этикой, и с религией, требуется для политики исповедание совершенно определенной философской теории и т. д.
О, теоретическая мысль нужна для политики, она помогает дифференцировать наши интересы и выводить из того бессмыслия, которое поддерживается нашим доктринерством. Мы благоговейно относимся к свободной теоретической мысли, теоретические интересы обладают для нас самоценностью, но их нужно выделить от реальной политики в самостоятельную область, область горнюю. Таким образом наука и философия освободятся от роли прислужниц практической политики, а политика освободится от мертвящего доктринерства. Мы не можем уже искать в политике своего Бога, наши души для этого уже слишком дифференцировались, и свой последний пафос мы полагаем в другом углу. А в политике мы должны быть идеалистически настроенными реалистами. Реализм же требует от нас демократического блока, в который должны войти все радикальные элементы общества. И долой всякого рода катехизисы, если они мешают нам исполнить наш исторический долг.
Мы переживали трудное и ответственное время, и очень тяжело теперь быть писателем, тяжело вдвойне. Об одном, — важном для данной минуты, писать не позволяют, о другом, — вечно важном, не позволяет писать сама минута. В острые периоды перелома политика момента оттесняет вечные ценности творчества культуры и потому да свершится скорее для всех желанное. Необходимость свободы мотивируется разно, но, может быть, величайшим мотивом является невозможность создавать без нее духовную культуру. Если исторический час свободы не пробьет скоро, то нам грозит самое мрачное культурное реакционерство, страшный духовный упадок.
ТРАГЕДИЯ И ОБЫДЕННОСТЬ [104]
У нас остались живые, которые своим существованием смущали и продолжают нас смущать еще более, чем погребенные, согласно учению, мертвецы. У нас остались все, не имеющие земных надежд, все отчаявшиеся, все обезумевшие от ужасов жизни. Что делать с ними? Кто возьмет на себя нечеловеческую обязанность зарыть в землю этих?...
