Sub specie aeternitatis - Бердяев Николай Александрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
И в самом деле, кто из сторонников диалектического материализма пробовал доказать то недоказуемое и нелепое положение, что в материи, которой создается и мышление, создается сам разум, есть внутренняя логика, есть разумность, в силу которой материальные процессы диалектичны, т. е. могут быть отождествлены с логическим течением идей? Я вчитываюсь в книгу Энгельса и меня поражает его наивность, он даже не подозревает о трудностях и невозможностях, связанных с той позицией, на которой он так твердо пытается стоять. И все марксисты ничего не подозревают. Энгельс, конечно, эмпирик и считает опыт единственным источником знания, но приходит ли ему в голову один роковой вопрос, роковой для всякого по- зитивистического эмпиризма и совершенно убийственный для всякого материализма. Чем гарантируется разумность опыта, делающая мир закономерным, на чем зиждется уверенность, что в опыте не будет нам дано что-нибудь необычайное, переходящее все пределы? Никакой разумности нам не надо, скажут гг. позитивисты и материалисты. Нет, простите, гг., вам- то разумность нужнее, чем кому бы то ни было, иначе черт знает что может произойти, может произойти чудо, и вы этого ни за что не потерпите, да и никакой научный прогноз не будет возможен, вам ли обойтись без закономерности.
И все позитивисты, а тем более материалисты свято и беззаветно верят в рациональность опыта, в некоторую разумность мирового процесса, в логику вещей. Все у них по закону, все в границах, а «закон» ведь всегда от разума, и все они чистейшие рационалисты, но не сознательные. У кантианца все оказывается в порядке и нельзя ждать никаких чудес, потому что разум законодательствует над опытом, но материалист ведь не имеет права делать какие бы то ни было предписания опыту и должен ежесекундно ждать самых неприятных неожиданностей от материального хаоса, создающего наш опыт, — единственную нашу пищу. Но материалист легко выходит из этой трагедии, для самоутешения он уверовал в рациональность опыта, в разумность материи, в логику хода вещей. Таков даже самый простой, вульгарный материалист, а материалист диалектический еще в тысячу раз рациональнее. Диалектический материалист почему-то считает возможным верить, что «материальные производительные силы» (некоторая масса вещества) обладают внутренней логикой, что материальное социальное развитие протекает по рациональной схеме, словом, что в веществе мира есть разум, на который можно положиться, как на каменную гору. Вся система марксизма чисто рационалистическая, марксизм наивно и оптимистически верит в торжество разума в исторической судьбе человечества, все для него совершается в рациональных схемах, все последовательно, все предугадано. И даже марксисты, которые отреклись от диалектики, продолжают верить в разумность бытия, в схематичность развития, в прочность опыта. В системе марксизма с рационализмом тесно связан монизм, обычный спутник. Марксизм верит, что основа мира и исторического процесса едина, что вся множественность подчинена этой единой основе и из нее выводится, что все индивидуальное призрачно. И в монизме этом, как и в рационализме, все еще живет гегельянство.
А почему не предположить, что бытие иррационально и множественно, почему хоть на секунду не предположить? Право же для этого очень много «эмпирических» оснований. Может быть, в мире много безумия, может быть, только индивидуальное реально и не одно, а несколько начал скрывают тайну мироздания, может быть, развитие совершается без всяких схем, может быть, в опыте явится нам что-нибудь чудесное и необычайное. Во все это скорее можно поверить, чем в рационалистически-монистическую систему марксизма.
Нелепость диалектического материализма слишком ясна для философского мышления, но и диалектический идеализм должен быть проверен, хотя об этом учении по крайней мере может быть речь. В журнальной заметке по поводу книги Энгельса я не могу критиковать диалектику в ее классической идеалистической форме, моей задачей было только указать на внутреннюю противоречивость и недопустимость сочетания диалектики с материализмом, на то, что диалектическую ткань можно соткать из идей, а никак не из материальных вещей. Приведу здесь только несколько мест из критики Тренделенбурга, который мало у нас известен: «Для диалектики чистой мысли вытекает неизбежная дилемма. Или то отрицание, которым опосредствован в ней поступательный ход второго и третьего моментов, есть логическое отрицание (А = не А), и тогда оно бессильно породить что-либо определенное во втором моменте, а в третьем не властно допустить единения. Или ще оно — реальная противоположность и тогда оно недопустимо логическим путем, а потому диалектика не есть диалектика чистого мышления». «Без живого созерцания, логическому методу следовало бы ведь решительно все покончить идеей, — этим вечным единством субъективного и объективного. Но метод этого не делает, сознаваясь, что логический мир в отвлеченном элементе мысли есть лишь «царство теней», не более. Ему, стало быть, известно, что есть иной, свежий и животрепетный мир, но известно — не из чистого мышления». «Диалектике надлежало доказать, что замкнутое в себе мышление действительно охватывает всецелость мира. Но доказательства этому не дано. Везде мнимозамкнутый круг растворяется украдкою, чтобы принять извне, чего недостает ему внутри. Закрытый глаз обыкновенно видит перед собой одну фантасмагорию. Человеческое мышление живет созерцанием и умирает с голоду, когда вынуждено питаться собственною утробой» [102].
Марксисты уверяют, что они перешли к «свежему и животрепетному миру», что их мышление не «умрет с голоду», потому что питается опытом, что их диалектика основана на фактах. Но фактами опыта диалектики нельзя обосновать, если не подвергнуть самого опыта логизации и рационализации, что и делается украдкой. А прикосновение марксистской материи оказалось убийственным для диалектики. К живому же созерцанию марксизм никогда не мог перейти, иначе он и не упорствовал бы в том заблуждении, что мир рационален и монистичен и не насиловал бы живой опыт условными схемами. Я больше диалектических материалистов верю в разум, в познавательную силу этого инструмента, в этом я даже ближе к таким старым рационалистам, как Лейбниц, но отрицаю рациональность опыта и эмпирического бытия.
Это о теории познания Энгельса, которая оказывается ниже всякой критики и даже не делает попытки серьезно обосновать диалектический материализм. А теперь перехожу к другим сторонам книги, прежде всего к учению о свободе и необходимости.
В катехизисе заключается знаменитое учение о скачке из царства необходимости в царство свободы, которое давно уже вводило в соблазн многих «учеников». Казалось несколько странным, как это вдруг в один прекрасный день «необходимость» родит «свободу», некоторые начали вносить поправки, что, быть может, и раньше было немного свободы, быть может, и после будет немного необходимости. В скачке из царства необходимости в царство свободы было нечто влекущее и манящее, но вместе с тем и нечто таинственное, почти мистическое '. Тут, может быть, скрывается своеобразная романтика марксизма, но теория, прикрывающая романтические чаяния свободы, очень сера и в философском отношении слаба.
Энгельс, в сущности, предлагает совершенно рационалистическое учение о свободе. «Свобода воли означает не что иное, как способность человека быть в состоянии решать с знанием дела... Свобода состоит в основанном на понимании естественной необходимости, господстве над самим собой и над внешней природой, поэтому она необходимо является продуктом исторического развития» [103].
Свобода есть продукт необходимости, есть сознанная необходимость. Это опять материализированное гегельянство. Свобода — продукт материального социального развития и вместе с тем результат торжества сознания, разума. Как постигнуть тайну превращения необходимости в свободу, если не было даже потенции свободы, каким чудом материя создает дух? Не только марксизм, но и позитивистический эволюционизм приказывают этому верить. Свободу хотят химическим путем приготовить в реторте, но мы от такой свободы отказываемся и не верим в нее. И Энгельс, и марксисты, и эволюционисты, и кантианцы не догадываются, что может быть еще учение о свободе, как о творческой, созидающей силе, без которой никогда не свершится желанного освобождения. И скачок в царство свободы, длинный, растянутый на весь исторический процесс скачок, допустим только при том предположении, что свобода, как творческая мощь, заложена в природе мира, в природе человека, что она дремлет даже в первичных стадиях мирового развития, в каждой из монад, составляющих мир. Я бы даже сказал, что необходимость есть продукт свободы, что необходимость есть только чуждая для нас свобода. В учении о свободе и необходимости Энгельс грубо рационалистичен, он и не подозревает об иррациональной свободе, и в конце концов сходится с самым вульгарным эволюционизмом. И тут гегелевское понимание всемирно-исторического процесса как освобождения, поставленное с головы на ноги7*, дает печальные результаты, в материализме погребается и диалектика, и свобода.
