Шпион и разведчик - Инструменты философии - Секацкий Александр Куприянович (читать книги полностью txt) 📗
Подробная феноменология шпионажа как пребывания в мире пока еще дело будущего, сейчас достаточно указать на отдельные узловые моменты. Вот музыкальная шкатулка с секретом - она доставляет специфическое удовольствие своему обладателю, если устройство механизма неведомо другим - мы имеем дело с простой, атомарной манифестацией штирлица, с наслаждением их невинным неведением... В современном "научном мире" такие простейшие выплески проявляются в основном в мистификации детей: ребенок радуется Деду Морозу, неожиданному подарку под елкой, а родители радуются, что манипуляции скрытой пружинки создают такую прекрасную видимость. Другим примером элементарной конспиративной эмоции может служить кредо Владимира Юмангулова: "Тайком выпьешь грамм сто коньячка и занимаешься своими делами. Главное - никто даже не подозревает; все кругом ходят трезвые, как идиоты, и думают, что ты один из них". Впрочем, ввиду крайней популярности подобной конспиративной эмоции (особенно в среде актеров, преподавателей и вообще "учителей жизни" всех мастей) не исключено, что некоторые из этих "ничего не подозревающих окружающих" к числу трезвых идиотов причисляют тебя.
Вообще говоря, полюс "утаивания от всех" и полюс "персонального выведывания" резонируют эмоцией равной мощности; эту эталонную величину можно отсчитывать как один хитрован по шкале штирлица. Экзистенциальный шпионаж проходит через аттракторы в несколько таких единиц, а в случае двойной и тройной игры интригометр способен развивать мощность в десятки и даже сотни хитрованов. Эрос в чистом виде никогда не может породить заряд подобной мощности, поэтому контроль за предельной мотивацией поведения всегда остается у штирлица и матахари (чем более длительные промежутки времени мы рассматриваем, тем более это верно).
Как бы ни был человек охоч до зрелищ, организованное шоу остается лишь эрзацем сладчайшего. Именно к подглядыванию человек испытывает страсть, а к зрелищу только склонность. Определение Бога-Перводвигателя, данное Аристотелем - "тот, кто движет, оставаясь неподвижным", - подвергается корректировке со стороны Dasein. Для агента, заброшенного в мир, Бог есть тот, кто видит, оставаясь невидимым. Неоднократно обращавшийся к этому вопросу Фуко в одной из последних работ формулирует его следующим образом: "Позволю себе указать на общую и тактическую причину, представляющуюся мне самоочевидной: власть выносима только в том случае, если она маскирует существенную часть своей субстанции... Ее успех пропорционален способности скрывать свой собственный механизм"*. Важно, однако, не то, в какой мере власть выносима, а в какой мере она действительно представляет собой сладчайшее.
* Foucault M. Tlie Historv of Sexuality. Vol. 1. N.Y., 1978. P. 86.
Открытая экспозиция своего места в иерархии может, конечно, служить мотивом к обладанию властью, но в чистом беспримесном виде такой мотив занимает среди движущих сил Weltlauf достаточно скромное место. Позиционная составляющая власти предполагает полное безразличие к конкретной личности. Кем бы ни оказался случайный наполнитель ячейки, ему перепадет положенная порция фимиама, поскольку она изначально адресована не имени собственному, а соответствующему топосу, некоему месту в системе мест. Желанность именно первого места объясняется, прежде всего, дальностью броска как самодостаточной ценностью во всякой заброшенности, однако величина этого показания, измеренного в хитрованах, не слишком значительна. Можно вспомнить вылазки, периодически совершаемые из позиционной системы, - от Нерона до Петра I, но еще характернее многочисленные анекдоты, приписывающие властителям подобные вылазки. Рассказчики этих анекдотов, стремясь передать наслаждение властью, безошибочно связывают его с реакцией штирлица как совершенно необходимого резонатора для экстаза высшей пробы. Только периодическая миграция из позиционной обозримости в гущу Weltlauf позволяет сохранять свежесть присутствия во власти, подставлять под восходящие струи воскурений не мертвую раковину (место в системе мест), а живое внутреннее.
Аналогичным образом дело обстоит и с эротическим наслаждением. Физиологический порог насыщения достигается здесь довольно быстро, и дальнейшая прогрессия сладчайшего связана уже с задействованием шпионских струнок, с подглядыванием и подслушиванием, с монопольным знанием тайных пружинок. Наблюдатель пребывает в экстазе, пока его НП не запеленгован и не отслежен, тогда штирлиц и эрос заходятся в резонансе, измеряемом уже десятками хитрованов. Фрейд, считавший вуайеризм частной разновидностью фетишизма, проглядел здесь саму суть дела, прекрасно известную, например, создателям порноиндустрии, которые всегда вводят фигуру наблюдателя для усиления эффекта (хотя, конечно, сама форма зрелища не позволяет по-настоящему задействовать любопытство Dasein).
Ближе всего к истине подошел Жак Лакан: "Зрелище мира в этом смысле оказывается всевидением. Фантазия находит подтверждение в перспективе абсолютного бытия Платона, которое трансформируется во все-видимость, видимость отовсюду. На предельном горизонте опыта созерцания мы находим этот аспект все-видения в самоудовлетворении женщины, которая знает, что на нее смотрят, при условии, что смотрящий не знает, что она знает, или не показывает этого.
Мир во всевидимости, но не в эксгибиционизме - вот абсолютная приманка для взора (gaze)"*.
* Lacan Jacques. The Four Foundamental Concepts of Psycho-Analysis. N.Y., 1978. P. 75.
Лакан, очевидно, прав в том, что максимум резонансного (шпионско-эротического) возбуждения можно отложить именно по шкале матахари, причем лишь в том случае, если речь идет, как минимум, о двойной игре - что как раз и имеет место в описываемом им случае. Важно также отметить, что очертания мира, открывающиеся подглядывающему, нессобщаемы напрямую. Трансляция подсмотренного непременно оказывается уже неким "шоу", зрелищем само "чувство первооткрывателя" передаче не подлежит, его может провоцировать только супершпион в обход прямой визуализации (явленности).
Переизбыток зрелищных форм характерен для наиболее примитивной организации Weltlauf, когда "глазение" и "праздношатание" Dasein отвлекает агента от всматривания и подглядывания, т.е. от углубленной сущностной работы, и оптическая пелена застилает онтологический горизонт. "Пуританская Америка, где религия - это грандиозное представление, шоу Иисуса, основанное на спецэффектах, является, несмотря на всю свою технологию, последним оставшимся примитивным обществом. Социальность здесь исчислима"*. Наблюдение Бодрийара свидетельствует, конечно, об упущениях в работе спецслужб, однако эти "упущения" создают специфическую атмосферу, в известном смысле уравнивающую рядового агента и Супершпиона, - Америка предстает как грандиозная разведшкола низшей ступени, которую благополучно заканчивают и агенты с недоразвитым штирлицем.
Baudrillard J. America. L.-N.Y., 1988. P. 9.
Перейдем теперь к гносеологическому измерению субъекта, где шпионские аксессуары играют не меньшую роль, чем в эротическом или "властном" измерении. "Тайное знание" притягивает агента, независимо от того, что является его предметом - скрытое наслаждение женщины, механизм музыкальной шкатулки или скрытые движущие силы "высокой политики". Ученый, подсматривающий в микроскоп за амебой, и вуайер, часами следящий за освещенными окнами, занимаются хотя и разной деятельностью, но сходящейся к одной и той же точке; у любопытства оказывается общий привод - штирлиц, непрерывно генерирующий свои импульсы. Структура "тайного знания" есть гносеологическая конструкция, аттрактор для познающих, приманивающий их еще до всякого содержания. Организация знания по рангам доступа (уровням посвященности) на протяжении веков была единственно возможной формой консолидации знания, прочным сосудом для хранения самовозрастающего логоса ибо только такая структура могла мобилизовать Sprung заброшенности, самую мощную мотивацию человеческой деятельности.
