Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика - Ксендзюк Алексей Петрович
— Я же говорил. Тело любит такие штучки." (III, 635)
Если вдуматься, «неделание» при регулярном и всестороннею использовании может произвести целую революцию в мире психического переживания бытия. Силовые центры и поля, лежащие в основе телесных образов «сделанной» Реальности, оказывают сопротивление импульсу нашего жизненного порыва, сохраняя тем самым необходимое условие для самой возможности восприятия. Однако "чувственные образы" более не формируются, так как механизм их порождения блокирован «неделанием». Представьте себе это странное переживание реальности, данное вам не после (и не в результате) сознательных восприятий образов, а помимо образа вообще. Это вовсе не значит «дереализовать» или «идеировать» мир, напротив, сам момент реальности, целостное, нерасчлененное, властное впечатление реальности становится единственным Объектом переживания. Чистая энергия жизненного порыва сталкивается с чистой энергией существования без всяких посредников. Экзистенциальное сопротивление «гасится», так как не имеет «описанных» в картине конфликтующих сторон. Если «делание» актуализирует драму, чувство и борьбу, то «неделание» останавливает ход мыслей и перцептивный процесс перед Реальностью — "высшим бытием". Бытие, которое существует лишь "через себя самое" и от которого зависит все остальное. И еще раз повторим: «неделание» не аннулирует воспринимающего субъекта и не ставит своей целью «слить» его с переживаемым полем неразличимой Реальности, заполонившей все (Абсолют). Оно лишь делает их контакт «интимнее», «непосредственнее», очищая от ненужного груза умственных страданий.
"Он наклонился и поднял маленький камушек. Взяв его между большим и указательным пальцами левой руки, он поднес камушек к самым моим глазам.
— Смотри: вот камушек. Он является камушком вследствие делания, которое делает его камушком. <…>
— Я тебе говорю, что ты превращаешь это в камушек, зная делание, которое для этого необходимо. И теперь, чтобы остановить мир, ты должен прекратить это делание. <…>
— В случае с этим маленьким камнем, — продолжал он, — первое, что делание с ним осуществляет, — это жесткая привязка к вот такому размеру. Поэтому воин, который стремится остановить мир, первым делом уничтожает этот аспект фиксации — он увеличивает маленький камень или что-либо другое в размере. Посредством неделания.
Дон Хуан встал и положил камушек на крупный валун, а потом предложил подойти и хорошенько его изучить. Он велел внимательно разглядывать отверстия, впадины и трещины на камушке, стараясь рассмотреть все до мельчайших деталей. Он сказал, что если мне удастся выделить все детали, отверстия, углубления и трещинки исчезнут, и я пойму, что такое "неделание".
— Этот проклятый камушек сведет тебя сегодня с ума, — пообещал дон Хуан. <…>
— Деланием разделяются этот камушек и этот валун, — продолжил он. — Чтобы научиться неделанию, тебе, скажем так, нужно слить их воедино.
Он указал на небольшое пятнышко тени, которую камушек отбрасывал на валун:
— Это тень? Это — не тень. Это — клей, их соединяющий.
Потом он повернулся и пошел прочь, сказав, что вернется попозже, чтобы взглянуть, как я тут себя чувствую." (III, 644–645)
"Делание" создает перспективу. «Делание» структурирует пространство и делает воспринимаемым расположение вещей по отношению друг к другу. По сути, впечатления Хаксли, записанные им в дневнике после принятия мескалина, во многом передают перцептивный эффект неделания:
"Обычно зрение озабочено такими вопросами, как где? На каком расстоянии? Как то расположено по отношению к этому? При восприятии мира под воздействием мескалина возникают вопросы иного рода. Место и расстояние больше не представляют интереса. Разум воспринимает интенсивность существования, глубину значения, отношения внутри структуры. Я смотрел на книги, но меня вовсе не занимало их расположение в пространстве. Мой разум был поражен самим фактом того, что все эти книги светятся живым светом, и тем, что некоторые из них окружены более сильным сиянием, чем другие."
Итак, неделание «стирает» привычные штрихи и привычные конструкции в картине воспринимаемого мира. Можно сказать, что неделание — своего рода игра, где объекты восприятия произвольно меняют качества, удаленность, значение, предлагая перципиенту выбрать любое распределение ролей — но с обязательным условием: поверить в произвольную комбинацию так же твердо, как он верит в могущественный порядок своего тоналя. От такого «легкомыслия» тональ чувствует себя сбитым с толку, действует недостаточно быстро и невпопад — а именно этого мы и добивались.
Кроме этой техники, дон Хуан учил Карлоса еще многому: разрушению распорядка жизни, бегу силы и т. п. Все эти приемы в совокупности были направлены на то, чтобы Кастанеда «остановил» свой мир.
"… дон Хуан шаг за шагом описал, как он отвлек мое внимание от сновидения, заставив поверить в важность очень трудной деятельности, называемой им неделанием, и представляющей собой перцептивную игру фокусирования внимания на тех чертах мира, которые обычно остаются незамеченными, например, тени предметов. Дон Хуан сказал, что его стратегией было оставить неделание в стороне, окружив его самой строгой секретностью.
— Неделание, как и все остальное, — очень важная техника. Но она не была основным моментом, — сказал он. — Ты попался на секретности. Ты — балаболка, и вдруг тебе доверили секрет.
Он засмеялся и сказал, что может вообразить те трудности, через которые я прошел, чтобы держать рот закрытым.
Он объяснил, что разрушение рутины, бег силы и неделание были путем к обучению новым способам восприятия мира, и что они давали воину намек на невероятные возможности действия." (IV, 253–254)
"Невероятные возможности", упоминаемые доном Хуаном, — это, конечно, прежде всего видение (seeing). Немало таинственного, трепетного бдения, немало ухищрений и кропотливого труда легло на алтарь прозрения. «Прозреть», «пронзать», «провидеть» — сорвать туманный покров с возомнившего о себе Пространства; из кромешной ретуши рефлексий и полурефлексий прозаического ума взлететь на волну кристально чистого света, где все как есть и никакого обмана! Но не свихнуться, не потерять связь, не удалиться с брезгливой миной в надменные молельни безмолвных провидцев, а свершить дерзкий проект и объявить результат прямо в лицо — не связывая окраску аурических лучей с печеночными коликами или смещением четвертого позвонка, ничего не пряча в кулак и не зажимая нитку промеж пальцев, как это делают балаганные чародеи на потеху публике! Вот достойная цель, вот подлинное видение — видение чистой энергии бытия, полей, структур и потоков; видение безусловное и всепроникающее.
Но что же человеческого останется у такого провидца? Когда Кастанеда прочитал дону Хуану "Тибетскую книгу мертвых", он спросил мага:
"Как ты думаешь, тибетцы, писавшие эту книгу, были видящими?
— Вряд ли. Если человек видит, то для него все равнозначно. Если бы тибетцы могли видеть, они понимали бы, что ничто не остается прежним. Когда мы видим, нет ничего известного, ничего, что осталось бы в том виде, к какому мы привыкли, когда не видели.
— Но видение, наверное, не одинаково для всех?
— Не одинаково. Но это все равно не означает, что жизнь имеет какое-то особое значение. Для видящего ничто не остается прежним, ему приходится пересматривать все ценности без исключения" (II, 367) (Курсив мой — А.К.)
Впрочем, Клайв Льюис уже теперь высказывает серьезные сомнения насчет наших ценностей, хотя видение, поверьте, здесь совершенно ни при чем.
"Теперь ценности стали чем-то вроде явлений природы. Старшие внушают младшим ценностные суждения не потому, что верят в них сами, а потому, что "это полезно обществу". Сами они от этих суждений свободны. Их дело — контролировать выполнение правил и не следовать им. <…>
Быть может, на какое-то время как пережиток они сохранят для себя подобие закона. Скажем, они могут считать, что служат человечеству, или помогают ему, или приносят пользу. Но это пройдет. Рано или поздно они припомнят, что понятия помощи, служения, долга — чистая условность. Освободившись от предрассудков, они решат, оставить ли чувство долга формируемым людям. Произвол у них полный — ни «долг», ни «добро» уже ничего дли них не значат. Они умеют сформировать какие угодно качества. Остается малость — эти качества выбрать. Повторяю: свобода полная, никакого мерила, никакой точки отсчета у них нет." (К. Льюис. Человек отменяется?)
