Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика - Ксендзюк Алексей Петрович
К. К.: Не только аналогичным, но гораздо более интенсивным. Каждый раз, когда я принимал психотропные растения, я помнил об этом, и у меня была, таким образом, постоянная возможность подвергнуть сомнению достоверность испытываемого опыта. Но когда, например, со мной разговаривал койот, у меня не было никакой такого рода защиты. Я не мог истолковать это каким-либо рациональным образом. Я в самом деле остановил мир, и на короткое время вышел за пределы привычной западно-европейской системы описания." (Из интервью в Psychology Today.)
3. «Неделание» и остановка мира
Созерцая всю безмолвную вселенную и человека, оставленного во тьме на произвол судьбы…, не ведающего, на что надеяться, что предпринять, что будет после смерти… я испытываю ужас, как человек, которому пришлось заночевать на страшном необитаемом острове, который, проснувшись, не знает, как ему выбраться с острова, и не имеет такой возможности.
Конечно, лишь немногие из нас подсознательно предчувствуют свое безнадежное положение. Мы рождаемся одинокими и живем одинокими. Страх перед одиночеством толкает нас к религии, — ведь чаще всего это обещание загробной жизни в общении с Богом и другими сознательными существами. Мы прячемся в суету, в «экстрарефлексию», в тот увлекательный блеск тоналя, где «забываемся», любовно перебирая свой "инвентаризационный список". Единственное разрешение подспудного и напряженного самообмана чудится нам на самых крутых вершинах метафизического взлета. Как пишут У. Садлер и Т. Джонсон в своей книге "Что такое одиночество?": "…когда на карту не ставится бессмертие личности, а подразумевается плотиновский "полет единственного к Единственному", тогда предполагается слияние «Я» и Абсолюта и сама возможность одиночества в принципе сводится на нет. Фактически все это только кажется непохожим на ницшеанский дионисийский порыв к мистическому единству или на фрейдистское толкование парменидовского Единого, проявляющегося как "океаническое чувство".
Итак, мы пребываем в состоянии некоего очень продуктивного мифа — "мифа об одиночестве". Не думаю, что вас удивит такой подход — в конце концов, беседуя об описании мира, мы только и делаем, что говорим о мифах: мифах культуры, мифах творчества, мифах социального бытия и бытия как такового. Дабы хоть как-то удовлетворить свою экзистенциальную тоску, человек построил высоко метафизический миф, к которому удобно прибегать мистикам и "учителям жизни". "Парменидовское Единое", "океаническое чувство", "слияние с Абсолютом" — как красиво и тонко сработано мифическое полотно! Противоречия «отдельного» существования эго снимаются легко и удобно, если призвать на помощь сокровища нашей неистощимой лексики. "Задача мифа, — пишет Леви-Стросс, — создать логическую модель для преодоления противоречий". И добавляет: "Потребность в снятии противоречий сильнее всех тех орудий, которыми пытаются снять саму эту потребность."
В этой главе мы будем говорить о действительном, а не метафизическом факте. Умственные спекуляции философов часто грешат схематизмом и абсолютизацией логических схем. Жизнь всегда неожиданна и преподносит диковинные сюрпризы. Например, Сэм Кин, рассуждая о парадоксальных перцепциях, «просветленного», не думает о Едином, а вспоминает более конкретные вещи: "Это похоже на идею Нормана Брауна, — говорит он, — что дети, шизофреники и те, кому свойственно божественное безумие дионисийского сознания, осознают вещи и других людей как продолжение своих тел. Дон Хуан имеет в виду нечто подобное, когда говорит, что человек знания имеет волокна света, соединяющее его солнечное сплетение со всем миром."
Остановка мира прекращает миф об одиночестве, но и разрушает миф о преодолении одиночества через "слияние с Абсолютом". Что бы ни говорили мистики и оккультисты, "слияние с Реальностью" — это смерть, это прекращение бытия воспринимающего центра и погружение в безличность, в энергетический порядок Вселенной, который некому больше свидетельствовать. Если ваше религиозное чувство находит такое положение прекрасным, нам нечего к нему добавить.
Цель дона Хуана — остановить мир не для того, чтобы сбежать в пустоту, а чтобы научиться видеть его.
"Дон Хуан утверждал, что на пути к видению сначала нужно "остановить мир". Термин "остановка мира", пожалуй, действительно наиболее удачен для обозначения определенных состояний сознания, в которых осознаваемая повседневная реальность кардинальным образом изменяется благодаря остановке обычно непрерывного потока чувственных интерпретаций некоторой совокупностью обстоятельств и фактов, никоим образом в этот поток не вписывающихся. В моем случае роль такой совокупности сыграло магическое описание мира. По мнению дона Хуана, необходимым условием "остановки мира" является убежденность. Иначе говоря, необходимо прочно усвоить новое описание. Это нужно для того, чтобы затем, противопоставив его старому, разрушить догматическую уверенность, свойственную подавляющему большинству человечества, — уверенность в том, что однозначность и обоснованность нашего восприятия, то есть картины мира, которую мы считаем реальностью, не подлежит сомнению." (III, 448)
Суфии, как и другие утешители из мистических школ, обещают осуществление удивительных мифов. Ибн-Туфейль, например, утверждает, что постоянное созерцание Необходимо Сущего (т. е. Реальности) — что, в свою очередь достигается через "остановку мира", — сулит последователям "верное счастье". "Тот, кто знал это существо, — вдохновенно вещает Ибн-Туфейль, — Необходимо Сущее, прежде, чем расстаться с телом, весь отдавался ему и неотступно размышлял о его славе, блеске и красоте и не отвращался от него, пока не настигла его смерть среди этого стремления к нему и актуального созерцания, — тот, расставшись с телом, остается в беспредельном наслаждении и вечном счастии, восторге и радости, ибо он достиг непосредственного созерцания этого существа, необходимо сущего!.."
Какое уж тут одиночество, какая уж тут ностальгия! Не правда ли, обещания Ибн-Туфейля намного привлекательнее сухих и практических дон-хуановских лекций? Но все же нам придется иметь дело с Реальностью, а не мечтами о ней.
Для подготовки этого особого достижения дон Хуан вводит в курс тренировки особые упражнения, которые он называет «неделанием» Особая сила, способная "остановить мир", накапливается во всем энергетическом теле человека.
"Я говорил тебе: секрет сильного тела не в том, что ты делаешь, а в том, чего не делаешь, — проговорил он. — И теперь пришло время не делать то, что ты привык делать всегда. Так что, до нашего ухода сиди здесь и не-делай." (III, 634)
"Неделание" можно рассматривать как частную, но очень эффективную практику по расстройству отдельных перцептивных навыков, совокупность которых предъявляет целостную картину мира, складывая элементы восприятия в искусную и неприметную мозаику. Процедура «неделания» технически не вызывает особых сложностей, но требует специальной дисциплины внимания.
"Не-делать то, что ты хорошо умеешь делать, — ключ к силе. Ты знаешь, как делать то, что умеешь делать. И это нужно не-делать.
В случае созерцания дерева я знал, что смотреть нужно на листья, и, естественно, немедленно фокусировал на них взгляд. При этом тени и промежутки между листьями никогда меня не интересовали. Последнее, что сказал дон Хуан, была инструкция начать созерцать тени от листьев на одной ветке и постепенно перейти к такого рода созерцанию всего дерева, не давая глазам возвратиться в привычный для них режим созерцания листьев. Первый сознательный шаг в накоплении личной силы — позволить телу "не-делать".
Наверное, причиной тому явилась моя усталость или нервное перевозбуждение, но я настолько погрузился в созерцание теней, что к тому моменту, когда дон Хуан поднялся на ноги, я мог формировать тени в зрительно воспринимаемые массивы настолько же свободно, насколько обычно в массивы формируется листва. Эффект был поразительный. Я сказал дону Хуану, что хочу посидеть так еще. Он засмеялся и похлопал по моей шляпе:
