О смысле жизни - Иванов-Разумник Р. в. (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Любопытно прослѣдить, какъ борется самъ съ собой Л. Шестовъ, какъ пытается онъ разрушить связность воззрѣній самой формой письма? афоризмами въ своемъ «Апоѳеозѣ безпочвенности». Онъ разрѣшаетъ себѣ, онъ почти возводить въ принципъ противорѣчія, непослѣдовательности; онъ радъ, когда видитъ и чувствуетъ ихъ у себя: ему кажется тогда, что онъ избавился отъ ненавистной общей идеи, отъ системы, отъ міровоззрѣнія. «Нѣтъ идеи, нѣтъ идей,? съ торжествомъ провозглашаетъ онъ,? нѣтъ послѣдовательности, есть проти-ворѣчія, но вѣдь этого именно я и добивался…» (IV, 3). Добиваться непослѣдовательности? вотъ неосторожное слово! Неосторожное потому, что искусственно добиться непослѣдовательности и противорѣчій очень не трудно, но не къ этому же стремится Л. Шестовъ! Противорѣчія могутъ прійти сами; добиваться же ихъ Л. Шестову понадобилось для того, чтобы избавиться отъ системы, отъ схемы: «зачѣмъ міровоззрѣніе?»… (IV, 4). Человѣкъ по десять разъ на день мѣняетъ свои убѣжденія и міровоззрѣнія, увѣряетъ насъ Л. Шестовъ; но? странное дѣло!? самъ онъ вотъ уже десять лѣтъ твердо стоитъ на одномъ и томъ же міровоззрѣніи, провозглашая философію трагедіи. И по жестокой ироніи случая, какъ-разъ въ «Апоѳеозѣ безпочвенности», такомъ разбросанномъ и противорѣчивомъ со стороны внѣшней формы, быть можетъ, ярче всего сказывается уже извѣстная намъ философія Л. Шестова… «Мыслей къ нему приходило много и иногда очень живыхъ и интересныхъ, но не сплетались онѣ въ одну крѣпкую, длинную нить, а бродили въ головѣ словно коровы безъ пастуха»,? разсказываетъ Л. Андреевъ про одного изъ своихъ героевъ («Губернаторъ»): какъ хотѣлось бы Л. Шестову имѣть право приложить къ себѣ эти не совсѣмъ любезныя слова! Идеалъ Л. Шестова? «незаконченныя, безпорядочныя, хаотическія, не ведущія къ заранѣе поставленной разумомъ цѣли, противорѣчивыя, какъ сама жизнь, размышленія» (IV, 5), т.-е. именно мысли, бродящія въ головѣ словно коровы безъ пастуха… Но ужъ такая горькая судьба преслѣдуетъ Л. Шестова: въ то время, какъ нѣкоторые писатели (не въ именахъ дѣло) страстно жаждутъ хоть какого-нибудь міровоззрѣнія, тщетно, пытаясь создать хоть какую-нибудь системку,? у нихъ мысли играютъ въ чехарду или бродятъ въ головѣ словно коровы безъ пастуха; и въ то же время стройное міровоззрѣ-ніе является удѣломъ ненавидящаго всякія системы Л. Шестова…
Въ «Апоѳеозѣ безпочвенности» Л. Шестовъ выставляетъ все новые и новые иллюстраціи и аргументы для доказательства прежнихъ своихъ, уже извѣстныхъ намъ мыслей. Кромѣ Толстого, Достоевскаго, Нитцше, онъ привлекаетъ въ качествѣ свидѣтелей еще и Тургенева, Чехова, Гейне, Ибсена? послѣднихъ двухъ въ статьѣ «Предпослѣднія слова», представляющей непосредственное продолженіе «Апоѳеоза безпочвенности» (см. т. V). Небезъинтересно будетъ замѣтить, что «Апоѳеозъ безпочвенности» первоначально былъ написанъ какъ одно цѣлое, подъ заглавіемъ «Тургеневъ и Чеховъ»; отмѣтимъ также, что, по промелькнувшимъ въ печати извѣстіямъ, Л. Шестовъ подготовляетъ въ настоящее время къ печати работу объ Ибсенѣ. Конечно, и эта работа, въ какую бы форму она ни вылилась, будетъ только развитіемъ уже вполнѣ опредѣлившейся системы мыслей Л. Шестова, какъ это случилось и съ «опытомъ адогматическаго мышленія»? «Апоѳеозомъ безпочвенности». Заранѣе можно предсказать, что мы услышимъ отъ Л. Шестова про Ибсена: услышимъ то же самое, что уже слышали о Толстомъ, о Достоевскомъ, о Нитцше. Л. Шестовъ покажетъ намъ, что Ибсенъ сначала былъ преданъ «добру», а впослѣдствіи, когда жизнь была уже прожита, онъ увидѣлъ, что добро не помогло ему осмыслить жизнь, что жизнь его безплодно растрачена, что безвозвратно погибла жизнь, пропала жизнь: это и выразилъ Иб-сенъ въ своей драмѣ «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», отрекаясь устами Рубека отъ прежней «проповѣди» во имя отвергнутой ранѣе жизни? Ирены (см. V, 150). И что дурного въ томъ, если именно такова будетъ старая схема новой книги Л. Шестова? Схема? условность; схема? лѣса при постройкѣ зданія; схемой надо пользоваться, но стоять выше нея.
Эту же знакомую намъ схему мы находимъ и въ «Апоѳеозѣ безпочвенности» и въ сборникѣ статей «Начала и Концы». Теперь Л. Шестовъ съ еще большей силой возстаеть противъ того самаго вопроса «зачѣмъ», на которомъ когда-то была построена вся его книга о Шекспирѣ; онъ теперь признаетъ, что случай, драма, (??????? необъяснимы, что на вопросъ о смыслѣ жизни нѣтъ отвѣта. Смысла, «правды»? нѣтъ на землѣ; но? «правды нѣтъ и выше: для меня такъ это ясно, какъ простая гамма», говоритъ пушкинскій Сальери. «Нѣтъ ни одного человѣка на землѣ,? замѣчаетъ Л. Шестовъ,? который бы въ этихъ простыхъ и глубокихъ словахъ не узналъ бы собственныхъ мучительнѣйшихъ сомнѣній. Отсюда вытекаетъ трагическое творчество… Мы съ испугомъ и недоумѣніемъ останавливаемся при видѣ уродства, болѣзни, безумія, нищеты, старости, смерти» (IV, 66). Прежде Л. Шестовъ при видѣ всего этого задавалъ себѣ вопросъ? «зачѣмъ?» и пытался отвѣтить на него путемъ анализа трагедій Шекспира; теперь онъ самъ высмѣиваетъ «метафизику» своего прежняго отвѣта. При видѣ всего этого безумнаго ужаса жизни,? говоритъ онъ,? «нужно или, стиснувъ зубы, молчать, или объяснять. Вотъ за дѣло объясненія и берется метафизика. Тамъ, гдѣ обыкновенный здравый смыслъ останавливается, метафизика считаетъ себя въ правѣ сдѣлать еще одинъ шагъ. „Мы видѣли, говоритъ она, много случаевъ, когда страданія, съ перваго взгляда казавшіяся нелѣпыми и ненужными, потомъ оказывались имѣющими глубокій смыслъ. Можетъ быть и тѣ, которыя мы не умѣемъ объяснить, все-таки имѣютъ свое объясненіе“… И такъ далѣе, и такъ далѣе: еще цѣлыхъ двѣ страницы иронически продолжаетъ свою рѣчь отъ лица „метафизики“ Л. Шестовъ. Конечно, онъ говоритъ о себѣ самомъ той эпохи, „когда легковѣренъ и молодъ онъ былъ“, когда онъ смѣло утверждалъ, что „случая нѣтъ, а?????? есть лишь необъяс-ненный случай“, когда онъ ничтоже сумняся заявлялъ, что нѣтъ нелѣпаго трагизма, а есть лишь разумная необходимость. А теперь… теперь, если бы въ руки Л. Шестова попала міродержавная власть, съ какимъ наслажденіемъ послалъ бы онъ къ чорту эту „разумную необходимость“ и безъ дальнихъ размышленій устранилъ бы съ земли всѣ страданія, все безобразіе, всѣ неудачи! (IV, 182–184).
Но разъ власти этой въ рукахъ нѣтъ? „остается одно средство: вопреки традиціямъ, теодицеямъ, мудрецамъ и, прежде всего, самому себѣ? продолжать по-преж-нему прославлять мать природу и ея великую благость. Пусть съ ужасомъ отшатнутся отъ насъ будущія поколѣнія, пусть исторія заклеймить наши имена, какъ имена измѣнниковъ общечеловѣческому дѣлу? мы все-таки будемъ слагать гимны уродст-ву, разрушенію, безумію, хаосу, тьмѣ. А тамъ? хоть трава не расти“ (IV, 158). Остается, такимъ образомъ, апоѳеозъ жестокости, остается amor fati… И хотя въ одномъ изъ своихъ афоризмовъ Л. Шестовъ и старается увѣрить себя, что amor fati есть только временное перемиріе съ дѣйствительностью, что „подъ личиной дружбы старая вражда продолжаетъ жить и готовится страшная месть“ (IV, 72), но это только безсодержательныя слова безъ всякаго реальнаго значенія. Нѣтъ, онъ безповоротно принимаетъ всѣ ужасы дѣйствительности, твердымъ голосомъ говоритъ имъ: да будеть такъ. Спрашивать онъ давно пересталъ; осмыслить жизнь все равно нельзя, на „зачѣмъ“ все равно нѣтъ отвѣта. Въ этомъ случаѣ права молодость,? говоритъ Л. Шестовъ:? она никогда не спрашиваетъ. „О чемъ ей спрашивать? Развѣ пѣсня соловья, майское утро, цвѣтокъ сирени, веселый смѣхъ и всѣ прочіе предикаты молодости требуютъ истолкованія? Наоборотъ, всякое истолкованіе къ нимъ сводится. Настоящіе вопросы впервые возникаютъ у человѣка при столкновеніи со зломъ. Заклевалъ ястребъ соловья, увяли цвѣты, заморозилъ Борей смѣявшагося юношу и мы въ испугѣ начинаемъ спрашивать… А разъ начинаются вопросы? нельзя, да и ненужно торопиться съ отвѣтами. И тѣмъ менѣе? предвосхищать ихъ. Соловей умеръ и не будетъ больше пѣть, человѣкъ, его слушавшій, замерзъ, уже не слыхать ему больше пѣсенъ. Положенiе такъ очевидно нелѣпое, что только при очевидномъ же желанiи во что бы то ни стало сбыть вопросъ можно стремиться къ осмысленному отвѣту. Отвѣтъ будетъ, долженъ быть нелѣпымъ? если не хотите его, перестаньте спрашивать…“ (IV, 154; курс. нашъ). Этимъ Л. Шестовъ окончательно зачеркиваетъ всю свою книгу о Шекспирѣ, окончательно упраздняетъ вопросъ „зачѣмъ“. Жизнь должна быть принята нами со всѣми ея ужасами, ибо смысла этихъ ужасовъ намъ не дано разгадать; болѣе того, прибавимъ мы отъ себя, этого смысла и вовсе не существуетъ. Тщетны поиски за perpetuum mobile, котораго не можетъ быть, пока существуетъ законъ сохраненія энергіи; тщетны попытки обоснованія объективнаго смысла жизни, пока человѣкъ есть человѣкъ, а не пресловутый сверхчеловѣческій геній Лапласа.
