Драма Иова - Мацейна Антанас (прочитать книгу .TXT) 📗
Но распадаемся ли мы совсем? Является ли смерть последним моментом не только нашего времени, но и нашего бытия? Не остается ли хоть что-то из содержания нашей экзистенции?
Это вопросы бесконечной важности. Проблема бессмертия человека с экзистенциальной точки зрения основная проблема. Даже существование Бога здесь отодвигается на второй план. Бог может и быть, но если человек смертенпо существу, если он исчезает весь, тогда экзистенция Бога здесь ничего не решает и ничему не помогает. Смертный человек перед лицом существующего Бога чувствует себя еще более оскорбленным и униженным. Поэтому бессмертие является самой великой основой для разрешения своей судьбы. Вот почему все народы во все времена верили, что человек живет и после смерти. Об этой посмертной жизни, как уже упоминалось, говорит и Иов. И это еще больше подтверждает мнение, что для Иова смерть не исчезновение, а только переход. Ведь тот, для кого смерть есть полное исчезновение, о каком бы то ни было посмертном существовании речи не ведет. Поэтому в современной экзистенциальной философии проблемы посмертной жизни нет. Нерелигиозный человек уверен, что со смертью все кончается. Поэтому для него нет никакого смысла говорить о том, что есть по ту сторону смерти: там — небытие. Между тем Иов о посмертном существовании говорит. Он перешагивает границы экзистенции и пытается вчувствоваться в потустороннее существование. И это вчувствование Иова весьма характерно. Оно показывает, как человек, не руководствуясь христианским Откровением, переживает посмертную экзистенцию и что находит по ту сторону этой жизни.
Вот как Иов характеризует то состояние, в которое он надеется вскоре войти: «Не малы ли дни мои? Оставь, отступи от меня, чтобы я немного ободрился, Прежде нежели отойду, — и уже не возвращусь, — в страну тьмы и сени смертной, В страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма» (10, 20–22). Желание некоторых экзегетов трактовать эти образы как ад противоречит контексту, ибо здесь Иов говорит о обыкновенной смерти, а не о вечном отпаде от Бога. Здесь он имеет в виду самого себя, ибо надеется вскоре умереть и уйти в страну ужаса и печали. Это образ не ада, а вообще всей посмертной жизни, как ее представляет себе Иов. Отрыв от этой земли и незнание того, что там происходит, тоже черты той же посмертной экзистенции. Иов говорит: «Теснишь его (человека — А. М. ) до конца, и он уходит; изменяешь ему лице, и отсылаешь его. В чести ли дети его, он не знает; унижены ли, он не замечает» (14, 20–21). Прекращение связей с землей окончательно. Тьма заслоняет сознание мертвых от всего, чем живут люди в этой действительности. Порядок, свет и знание — только здесь. По ту сторону только тьма.
Нельзя не заметить, что представления Иова о посмертной жизни весьма схожи с представлениями греков. Греки тоже верили, что человек живет и после смерти. Эта их вера проявляется и в их поэзии и философии. Она составляет одну из великих проблем греческой мысли. Однако сама эта жизнь для греков была только чем-то вроде полусуществования: она была для них только тенью настоящей экзистенции. Очень характерно представляет себе эту жизнь Сафо [95]: «Тогда ты будешь мертвым, и ничего после тебя не останется: ни памяти, ни любви, ибо среди роз пира ты жить не будешь. Никчемный и нищий ты будешь блуждать по дому Аида среди теней» [96]. Такое же понимание посмертной жизни и у эриний-мстительниц, которые преследовали Ореста, убившего свою мать. В этой мести, исходящей из потустороннего мира, кроется мысль, что посмертная жизнь в сравнении с этой экзистенцией малоценна и потому никто не имеет права отнять жизнь у человека, следовательно, отнять у него ценную жизнь и послать в жизнь не имеющую ценности. Мать Ореста просит эриний отомстить Оресту за ее смерть, ибо из-за того, что она была убита, она попала в круг теней, иначе говоря, из подлинной жизни перешла в некое существование теней. E. Peterich, разъясняя значение такой концепции посмертной жизни для творчества греков, замечает, что глубокий пессимизм, эта глубокая и благородная печаль, которая со времен Гомера словно некими черными крылами покрывает всю великую греческую поэзию, есть не что иное, как эмоциональный и понятийный вывод из концепции гомеровского теневого существования мертвых. Действительно, если подлинная жизнь осуществляется только по сю сторону и если однажды придется эту жизнь все-таки оставить и принять судьбу теней, то само собой разумеется, что настроение человека в таком случае не может быть светлым и радостным. Человек, по мнению греков, бывает и после смерти. Но это его существование уже не имеет смысла.
Характерно, что и Иов, и греки для изображения посмертной жизни используют символ тени. Тень есть. Однако она есть только как темная сторона подлинного бытия, как темное его отражение. Сама по себе она не имеет ни смысла, ни подлинного существования. Ее отбрасывает некто другой. Использование этого символа показывает, что религиозный человек, недостаточно освещенный божественным Откровением, предчувствует реальность потустороннего существования, но переживает ее как не подлинное и бессмысленное состояние. Ему представляется, что подлинная экзистенция осуществляется на земле. А все то, что есть по ту сторону, это лишь тени, следовательно, неподлинные и бессмысленные формы. Между тем христианин, которого коснулось божественное Откровение уже во всей своей полноте, потустороннее существование переживает как более подлинное и более осмысленное, нежели экзистенция этой действительности. Для него оно не царство теней, но царство абсолютного света (или абсолютной тьмы), где есть или абсолютное счастье, или абсолютное несчастье. В христианском понимании потусторонняя жизнь не хаос, но дифференцированное состояние в соответствии с выбором самого человека. Она не однородна, как это представляется Иову и грекам. Ее форма зависит от земной жизни и собственного определения по отношению к трансценденции. Человек, не освещенный Откровением, посмертную жизнь отрывает от трансценденции и тем самым делает ее своеобразно независимой. Кажется, что человек, влекомый некой судьбой, вталкивается в подземный мир и там вынужденно ведет темную и печальную жизнь. Возможно, что такой отрыв посмертного мира от трансценденции — знак бессилия человеческого ума. Но вполне возможно, что в этом вырвавшаяся из глубин подсознания трагедия неискупленного человека. Отягощенный грехом и из него не вызволенный человек, будучи не в состоянии соединиться с Богом, после смерти действительно должен вести экзистенцию тени и в ожидании своего вызволения вынужден бессмысленно слоняться по дому Аида. Таким образом, если смотреть на образ посмертной жизни, нарисованный Иовом и греками, глазами не искупленного человека, то другим он и не мог быть. Посмертная жизнь до Христа действительно была существованием тени. Только Христос победил это царство теней и вывел умерших к вечному свету. Только Он, с одной стороны – органично соединил посмертное состояние с трансценденцией, а с другой — со свободным выбором человека. Объективные препятствия, вызванные грехом, мешающие соединению Бога с мертвыми и втолкнувшие их в полусуществование теней, были побеждены смертью и воскресением Христа. Поэтому в свете Христа можно полностью понять, почему во всей дохристианской истории, не исключая ни Иова, ни греков, посмертная экзистенция оторвана от Бога и почему она переживается так, словно человеку она навязана кем-то извне. В христианстве посмертная жизнь возникает в сотрудничестве божественной благодати и человеческой свободы. В дохристианском мире она возникала только из греха, как из всеобщей, всех затронувшей судьбы. Грех, начавшийся виной Адама и проникший во всякого человека, словно некое всеобщее проклятие, угнетал человечество и определял его посмертную жизнь. Отдельный человек мог быть так тесно связан с Богом как и Иов; его совесть могла быть чистой, на ней могло не быть никакого индивидуального преступления; но своими собственными усилиями он не мог преодолеть того общего проклятия, которое было возложено на всех грехом, тем самым он не мог и объяснить своего посмертного существования. Царство теней ожидает всякого не искупленного человека. Только Христос, победив грех, снял с человечества это проклятие и тем самым изменил всю посмертную экзистенцию, построив ее на свободе самого человека, на его желаниях и усилиях, ибо объективных преград уже не было. В христианстве посмертное существование уже не судьба, но выбор. Потому в христианстве нет того глубокого пессимизма, которым пронизана жалоба Иова и который, по свидетельству Peterich’а, охватывает всю греческую поэзию. В христианстве остается только психологическая грусть расставания, но она никогда не превращается в непреодолимый черный пессимизм. В префации [97] траурной мессы говорится о том, что кого печалит реальная неизбежность смерти, того утешит обетование будущего бессмертия. Эти слова могут служить руководством для каждого христианина в переживании будущей судьбы.
