Человечество - для чего оно? - Забелин Игорь Михайлович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Скорее всего, именно в те часы и дни мессинских исследований и понял Мечников, как универсальны его фагоциты и, стало быть, мудра жизнь, как великолепен человеческий организм… Великолепен, но несовершенен… А способен ли он усовершенствоваться?
Я думаю, что в столь прямолинейной форме Мечников еще не ставил этот вопрос в Мессине.
Но ощущение могущества жизни, понимание, что в любом организме скрыты еще неведомые жизнеспособные силы — даже жизнеутверждающие силы, — все это не могло не пробудить в нем оптимистических представлений о возможности живого, человека в том числе.
Не смею утверждать, что идеи Мечникова были сразу же всеми подхвачены. Подобное в науке встречается крайне редко; кроме того, в науке действует некий психологический закон, по которому новые идеи вообще начинают входить в плоть науки через шесть-десять лет после их опубликования. И кроме того, новые идеи — тут речь о шаблоне — почти обязательно оказываются, по мнению неизменно действующих в науке ясновидцев, тем, «чего в природе не бывает».
Как свидетельствует один из биографов (он имеет в виду фагоциты), Мечникова «упрекали за эти идеи во всех смертных грехах…». Его изобличали в воображаемом витализме (а это не такая уж простая штука, витализм), считали, продолжает биограф Мечникова, «что он приписывает природе несусветные «чудеса», которые ей не присущи…».
…Мечников в Париже.
Он наносит визит основоположнику научной микробиологии, одному из самых замечательных ученых нового времени Луи Пастеру, — они долго беседуют, и после этой беседы Мечников остается работать до конца жизни в институте Пастера.
В день семидесятилетия Мечникова тогдашний директор института (Пастер умер) Эмиль Ру, тоже крупный микробиолог, стоявший у истоков этой науки, написал Мечникову: «Дорогой друг,… понятно, почему Пастер встретил Вас с распростертыми объятиями, — ведь Вы приносили ему не более и не менее как доктрину иммунитета».
Мечников принес в Париж Пастеру не только доктрину иммунитета, — всему человечеству он принес еще и оптимистическое учение о человеке.
Я не мыслю себе противопоставления философско-биологического учения Мечникова об оптимизме его конкретным исследованиям. Во-первых, важно и то и другое; во-вторых, все взаимосвязано: есть корень, стебель, есть листья, — но есть еще и цветы и плоды.
О цветах и плодах и пойдет сейчас речь, и еще о том, что не все цветы становятся плодами.
Почти по Гераклиту можно сказать, что «все течет, но не все изменяется», — во всяком случае, диалектика в этом выражении представлена достаточно полно. Например, меняются человеки, но не меняется человеческий финал. Смерть.
Молодой Мечников не без грусти думал, что природа в человеке зашла в биологический тупик, что на человеке все кончилось, причем кончилось печально, В самом деле, животное существует, не подозревая, что оно умрет. А человек знает, что бытие его — через тяжелую старость — завершится кончиной, и иного выхода нет. Отсюда, полагал Мечников, и проистекают все пессимистические взгляды и теории, отсюда — туманная мировая скорбь в музыке и поэзии, нигилизм, самоубийства, — конец предопределен.
Вероятно, это один из своеобразнейших парадоксов, но человек, в котором природа пришла к познанию самой себя, на протяжении столетий и тысячелетий меньше всего интересовался самим собой. Фантастически это звучит, но факт: до сих пор человечество не имеет общепринятого определения «человека»!.. Как только нас не определяли крупные специалисты этого дела — тут и животное с мягкими мочками ушей, и животное, делающее орудия труда (что значительно серьезнее и убедительнее). Я-то сам полагаю, что человек — это феномен, воплотивший в себе стремление материи к свободе и к открытию. К свободе внутри себя — долой нелепые психологические барьеры — и к свободе во внешнем мире. И к открытиям — всюду, вовне и в себе.
Во времена Ильи Ильича Мечникова люди еще очень мало знали о своей собственной натуре, — он одним из первых решил разобраться в ее возможностях, и поэтому аполитичный Мечников мне лично представляется революционером.
По этому поводу я должен сделать небольшое отступление. Илья Мечников был пятым ребенком в семье. Из трех старших братьев двое тоже прославились. Один из них, юрист, стал героем повести Льва Николаевича Толстого «Смерть Ивана Ильича». Другой брат, Лев Ильич Мечников, остался в истории науки как выдающийся географ и социолог, автор не устаревшей до сих пор книги «Цивилизация и великие исторические реки»… Кроме того, Лев Мечников был революционером. В прямом смысле. С оружием в руках он сражался в рядах армии Гарибальди за свободу Италии и был тяжело ранен в бою.
Самым грозным оружием в руках Ильи Мечникова, младшего брата, была, вероятнее всего, колючка, сорванная с куста розы.
И все-таки — тоже в самом прямом смысле слова — Илья Ильич Мечников был революционером. И еще он был «оптимистом-утопистом». Впрочем, утопический оптимизм свойствен всем широкомыслящим, и нельзя за это осуждать Мечникова, — общий грех, как говорится. Да и не совсем грех — без оптимистического миропонимания существовать трудно, — всему человечеству трудно, вот в чем дело.
«Неизбежность смерти? — думал Мечников. — Да, это не самое приятное в человеческом бытии. Но не способен ли человек, организм человека, существовать вдвое дольше, чем существует?» Мечников ответил на этот вопрос положительно и многие годы потратил на то, чтобы научно доказать необходимость и неизбежность продления человеческой жизни.
И все-таки он был немножко утопистом. Он стал пропагандировать идею стопятидесятилетия человеческой жизни как нормальной жизни, не располагая достаточным количеством фактов, столь необходимых науке. Мечников — опять же в числе первых — уловил начавшееся удлинение человеческой жизни как процесс исторический. Тут он прав и достоин того, чтобы его вспомнили. И Мечников бессмертен как ученый, предлагавший конкретные меры, приемы продления жизни, — тут он бесподобен. Он выступал как гуманист, стремясь продлить человеческую жизнь до «естественного предела», полагая, что тогда страх перед смертью уступит место инстинкту смерти и смерть станет желанной, приятной…
Пока невозможно с точностью сказать, насколько прав Мечников в плане эмоциональном в своих оптимистических этюдах.
Но с позиций сегодняшнего дня очевидно противоречие, не уловленное Мечниковым в свое время: среди долгожителей всегда преобладали люди неинтеллектуального труда, долгожители-интеллектуалы были и остаются редкостью. Даже Тициан не идет в сравнение с кавказскими чабанами, а мир становится интеллектуализированным. Тут — как бы психофизиологическое противоречие. Но есть и социально-биологическая неувязка: стопятидесятилетнее в среднем своем возрасте население на планете Земля не нужно, и не нужно оно самому человечеству. Все гениальное делается в молодом возрасте, и общее постарение человечества приведет лишь к его умственной дряхлости, — к гибели в конечном счете самого человечества, если оно придет вдруг к такому одряхлению. Оптимальный срок умирания — с передачей всего наилучшего по наследству — возраст порядка восьмидесятилетнего.
В современном бытии человечества загадок немало. Есть две удивительные и пока необъяснимые. Первая из них — статистически доказанная способность человечества восстанавливать равновесие полов после крупных войн, — после войн рождаются преимущественно мальчики, заменители погибших воинов. Вторая загадка — акселерация. Как только социальные условия привели к резкому увеличению средней продолжительности жизни, в человеческой системе начался процесс физиологического и психологического омоложения. Можно подумать, что сама человеческая природа «протестует» против постарения и «делает ставку» на гибкую психику и гибкий мозг молодежи. Не верю, что все это случайности. Все, по-моему, сложнее и предопределеннее.
Повторяю, что Мечников не мог предугадать такого рода противоречивые процессы. Но Илья Ильич Мечников делал все, что мог, для людей и постоянно возвращался к этой печальной человеческой константе — неизбежности смерти… Разумеется, это не только пунктик.
