Записные книжки - Кришнамурти Джидду (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
23 октября
Полное спокойствие мозга — нечто необычайное; он высоко чувствителен, энергичен, абсолютно бодр и чуток, он осознаёт каждое внешнее движение — но совершенно спокоен. Он спокоен, поскольку он полностью открыт, без всяких препятствий, без всяких тайных желаний и целей; он спокоен, поскольку нет конфликта, который, по сути своей, есть состояние противоречия. Он полностью спокоен в пустоте; эта пустота — не состояние вакуума, бессмысленности; пустота — энергия без центра, без границ. На прогулке по многолюдной улице, дурно пахнущей, грязной, с грохотом проезжающих автобусов, мозг осознавал всё окружающее, тело шло, шагало, живое, чувствительное к запахам и к грязи и к потным рабочим, но не было центра, из которого исходили бы наблюдение или руководство или цензура. На протяжении всей этой мили и обратно мозг был неподвижен, так же как и мысль и чувство; тело уставало от непривычки к ужасной жаре и влажности, хотя солнце уже зашло. Это был удивительный феномен, хотя он уже несколько раз имел место и раньше. Ни к чему из этого нельзя привыкнуть, так как это не предмет привычки и желания. Это всегда поражает, как нечто неожиданное, когда уже заканчивается.
В переполненном самолёте [на Мадрас]было жарко, и даже на такой высоте, почти 8 тысяч футов, казалось, никогда не станет прохладнее. В этом утреннем самолёте, внезапно и совершенно нежданно, появилось это иное. Оно никогда не бывает тем же самым, но всегда новое, всегда неожиданное; странно и удивительно в этом то, что мысль не может вернуться к нему, пересмотреть его, обдумать его на досуге. Память не принимает в нём участия, так как каждый раз, когда это случается, оно настолько совершенно новое и неожиданное, что не оставляет после себя никаких воспоминаний. Ибо это целостное, полное и завершённое событие — происшествие, после которого не остаётся никакого зафиксированного свидетельства, подобного воспоминанию. И поэтому оно всегда новое, юное, неожиданное. Оно пришло с необычайной красотой, не из-за фантастической формы облаков и света в них, и не из-за голубого неба, такого бесконечно голубого и нежного; не было никакого повода, никакой причины его невероятной красоты, потому оно и было прекрасно. Оно было сущностью — но не всех вещей, собранных вместе и сконцентрированных, чтобы их ощущать и видеть, а всей жизни — той жизни, которая была, которая есть и которая будет, — жизни без времени. Оно было здесь, и это было неистовство красоты.
Маленький автомобиль возвращался домой, в свою долину (долина Риши в 170 милях к северу от Мадраса и в 2500 футах над уровнем моря. Там есть школа Кришиамурти, в которой он останавливался), вдали от городов и цивилизаций. Он преодолевал ухабистые дороги, рытвины, резкие повороты, с кряхтеньем и стонами, но ехал; он был не старый, но собран был неаккуратно; он издавал запах бензина и масла, но бежал домой быстро, как мог, по мощёным и немощёным дорогам. Места вокруг были красивые; недавно прошёл дождь — прошлой ночью. Деревья были полны жизни, с яркими, зелёными листьями — тамаринд, баньян и множество других деревьев; в них было так много жизненных сил, они были так свежи и юны, хотя некоторые из них, должно быть, были уже довольно стары. Кругом были холмы и красная земля; это были не огромные холмы, мягкие и древние, одни из самых древних на земле, и в вечернем свете они выглядели безмятежными, с древней голубизной, которую имеют только холмы определённого типа. Некоторые были скалистыми и бесплодными, другие поросли чахлым кустарником, и лишь на немногих холмах росли деревья, но они были так дружелюбны, как будто они уже видели всю скорбь, всю печаль. Земля у их подножия была красной, и дожди сделали её ещё краснее; это не был цвет крови или солнца или какой-либо из созданных человеком оттенков — это был красный цвет из всех красных, и была в нём ясность и чистота, а зелень на фоне этого красного цвета ещё более поражала. Был прекрасный вечер, и становилось прохладнее, поскольку долина располагалась на некоторой высоте.
Посреди вечернего света, и холмов, становящихся всё более голубыми, и красной земли, всё более яркой, безмолвно пришло иное, вместе с благословением. Оно каждый раз чудесно новое, и всё-таки оно то же самое. Оно было безмерно богато силой, силой разрушения и уязвимости. Оно пришло в такой полноте и исчезло вспышкой —этот момент был вне всякого времени. Это был утомительный день, но мозг оставался удивительно бдительным, видящим без наблюдающего, видящим не из переживания, а из пустоты.
24 октября
Луна только поднималась над холмами, окутанная длинным змеевидным облаком, придававшим ей фантастическую форму. Она была огромна и заставляла казаться маленькими холмы и землю и зелёные пастбища; там, где она всходила, было светлее, меньше облаков, но вскоре она исчезла в тёмных дождевых облаках. Начало моросить, и земля была рада — здесь не так много дождей, и каждая капля имеет значение; большой баньян, тамаринд и манго как-то перебивались, небольшие же растения и рис радовались и маленькому дождю. К несчастью, даже редкие капли перестали падать, и теперь луна сияла в ясном небе. На побережье дождь лил с неистовой силой, но здесь, где он был нужен, дождевые облака рассеялись. Это был чудесный вечер с великим разнообразием глубоких тёмных теней. Луна светила очень ярко, тени были очень спокойны, отмытые дочиста листья сверкали. Во время прогулки, при разговоре, медитация шла глубже уровня слов и красоты ночи. Она происходила на громадной глубине, растекаясь внутри и снаружи, взрывалась и расширялась. Было её осознание, она происходила, но не было переживания её, переживание ограничивает; она присутствовала. Не было участия в ней, мысль не могла включиться в неё, ибо мысль, так или иначе, весьма пуста, механична; эмоция тоже не могла вмешаться в неё, она была слишком беспокояще активна для них обоих. Это происходило на такой неведомой глубине, меры для которой не существовало. Но было огромное спокойствие. Это было совершенно удивительно и вовсе не было обычным.
Тёмные листья светились, и луна забралась совсем высоко; она двигалась на запад и заливала светом комнату. До рассвета было ещё много часов, не было ни звука; даже деревенские собаки с их резким тявканьем успокоились. При пробуждении оно было здесь, с ясностью, с чёткостью; иное было здесь, и необходимо было проснуться, не спать; имело место намерение осознавать происходящее, в полном сознании воспринимать то, что имеет место. Во сне это могло быть сновидением, намёком бессознательного, трюком мозга, но при полном бодрствовании это необыкновенное, это непостижимое иное было осязаемой реальностью, фактом, а не иллюзией или сном. Оно обладало качеством, если можно применить к нему такое слово, невесомости и непонятной силы. Опять же, эти слова имеют некоторое значение, определённое и передаваемое, но они теряют всякий смысл, когда приходится выражать ими это иное; слова — это символы, а никакой символ не может передать реальность. Оно было здесь с такой неуязвимой силой, что разрушить его ничто не могло, ибо оно было неприступно. Вы можете приблизиться к чему-либо, с чем вы знакомы, вы должны иметь один и тот же язык, чтобы общаться, какого-то рода мыслительный процесс, выраженный в словах или невыраженный; но помимо всего должно быть и взаимное узнавание. Ничего этого не было. Со своей стороны, вы можете сказать, что это было то или это, то или иное качество, но в сам момент события использования слов не было, так как мозг был полностью неподвижен, без всякого движения мысли. Но иное не имеет отношения ни к чему, а всякая мысль и бытие — причинно-следственный процесс, поэтому не было ни понимания его, ни отношений с ним. Это было неприступное пламя, и вы могли только смотреть на него, сохраняя дистанцию. И при внезапном пробуждении оно было здесь. И с ним пришёл неожиданный экстаз, беспричинная радость; он не имел причины, поскольку к нему вовсе не стремились и за ним не гонялись. Этот экстаз присутствовал здесь снова при пробуждении в обычный час; он был здесь и продолжался долгое время.
