В поисках божественной обители. Роль мифа в современной жизни - Холлис Джеймс (онлайн книга без .TXT) 📗
Не менее наивны люди, которые думают, что они живут без богов, проповедуют светские наслаждения или с детства с презрением относятся к теологии. Вот что писал об этом Юнг:
«Мы думаем, что можем себя поздравить с тем, что уже достигли такой вершины ясности, вообразив, что оставили далеко позади всех фантастических богов. Но мы оставили позади только словесные нагромождения, а вовсе не психические факты, которые послужили причиной рождения богов. Мы по-прежнему так же одержимы автономным психическим содержанием, как если бы оно воплощало Олимпийских богов. Сегодня мы называем такое содержание фобией, навязчивым состоянием и т.д. – то есть невротическими симптомами. Боги превратились в болезни. Зевс больше не владыка Олимпа, а солнечное сплетение, он представляет собой интересный материал для врача или поселяет расстройства в мозгах политиков или журналистов, которые неосознанно разносят по миру психические эпидемии» [129].
Итак, вот куда они пришли – громовержец Зевс, воин Вотан, рожденная из морской пены Афродита. Энергия, наполнявшая когда-то эти образы, ушла в бессознательное только для того, чтобы вновь проявиться в виде неврозов и современной психопатологии. Именно поэтому Юнг утверждал, что невроз похож на отвергнутого бога, ибо люди либо пренебрегли законами богов, которые однажды уже воплотились в жизни, либо вообще вытеснили их из жизни, поэтому они появляются вновь, но уже в виде симптомов.
Если мы обладаем достаточно тонкой чувствительностью, то можем расшифровать послания нашей эпохи. За неистовым поклонением культу мы можем ощутить страх не перед богом, а перед покинутой им обителью. Мы можем увидеть тридцать пять миллионов человек, из года в год приезжающих в казино Атлан-тик-сити, которые, как пилигримы в поисках исчезнувшего Грааля, стремятся уловить мгновенную связь, выходящую за рамки банальности повседневной жизни. В опостылевших современных зависимостях от вещей или отношений мы можем увидеть лихорадочную потребность в соединении с Другим. Рассказывая о таких воплощениях психической жизни, заявляя об их «духовности», мы говорим не метафизически, а психологически. В 1955 году в письме пастору Уолтеру Бернету Юнг написал: «Я говорю об Образе Бога, а не о Боге, поскольку любые речи о Боге выходят далеко за границы моего понимания» [130].
Много путаницы породило используемое Юнгом выражение «Образ Бога» (или Имаго Бога). Мария-Луиза фон Франц вкратце объясняет суть этой проблемы:
«В самой глубине психики каждого человека есть божественная искра, которую Юнг называл Самостью. И тогда все теологи стали наступать ему на горло. И критики-теологи, и раввины, и пасторы говорили: "Вы сделали из религии чистую психологию". Но если в нашей психике существует образ бога в качестве активного центра, нам следует почитать психику как самую высочайшую сущность» [131].
Такая же путаница наблюдается при использовании слова «Самость» (с заглавной буквы С), обозначающего архетип смыслового и регулирующего центра психики. Немецкое слово Das Selbst имеет гораздо более широкий смысл по сравнению с близкими по значению английскими понятиями self и ego [132]. Его область – тело, разум и дух, а его telos (сущность) – самое полное представление об организме. Как двести лет тому назад отметил Иммануил Кант, мы так никогда и не познаем абсолютную реальность, никогда не проникнем в «вещь в себе», поэтому мы можем воспринимать мир лишь через структуру своей психики. Таким образом, мы можем познать богов как психические явления, ибо психические явления, то есть интериоризированные ощущения – это все, что мы можем когда-либо узнать. Вовсе не принижая идею божественности и не возвышая человечность, мы просто получаем общее признание границ человеческого познания. Кроме того, с одной стороны, мы получаем подтверждение, а с другой – абсолютную реальность внутреннего мира другого человека. В своем письме к Генриху Больце Юнг подчеркивал психоидный характер реальности:
«Бог: внутреннее переживание, невыразимое в словах, но оставляющее сильное впечатление. Психическое ощущение имеет два источника – внешний мир и бессознательное. Любое непосредственное ощущение является психическим. Существует ощущение, обусловленное физически (внешним миром), и внутреннее ощущение (духовное переживание). И то, и другое ощущение достоверно. Бог – это не статистическая истина, следовательно, доказывать существование Бога не менее глупо, чем Его опровергать…
Люди говорят о вере, когда они потеряли нить познания. Вера и неверие в Бога, по сути своей, суррогаты. Наивный дикарь не верит – он знает, ибо его внутреннее ощущение значит для него не меньше, чем внешнее. Он по-прежнему не имеет никакого понятия о теологии и не позволит одурманить себя разными софистскими теориями» [133].
Сделаем небольшую паузу, чтобы увидеть резкое отличие между смирением Юнга перед непознаваемым, его почтением к абсолютной отдельности Другого и его духовной силой – и «определенностью» солипсических «затворов» Торы, выкованных из проповедей Экклезиаста. Возможно, важной предпосылкой религиозной жизни должно быть признание первичности внутреннего мира – арены, на которой активизируется и живет Имаго Бога. Если внутри нет ощущения присутствия богов, их образы волей-неволей проецируются вовне. Юнг писал, что такие образы
«обладают высокой степенью автономии, которая не исчезает с изменением формы выражения образов… Наше сознание лишь воображает, что потеряло своих богов; в действительности они все еще там, и требуется лишь одно главное условие, чтобы они вернулись обратно, обладая полной силой» [134].
Когда такой психический материал подавляется или ускользает обратно в бессознательное, эти образы, наполнившись энергией, внезапно проявляются в тех или иных событиях, а также в проекциях на харизматических лидеров и социальные институты. В 1936 году в эссе «Вотан» Юнг показал, как односторонний рационализм и власть технократии, отделившись от инстинктивных корней немецкого духа, прорвались в коллективном заболевании фашизмом [135].
Если вспомнить об упоминавшейся ранее женщине, которой приснилось, что она выносила в своем чреве Христа [136], мы признаем, что такая психическая реальность присутствует везде и всюду, но выявляется с большим трудом. Люди, склонные держаться за уникальность собственных метафор, пороча при этом метафоры своих ближних, фактически отделяют свою теологию от мистического источника породившего их таинства. В 1952 году в письме Дороти Хох Юнг указывает на это обстоятельство, считая его очень важным:
«Отстаивание уникальности христианства, которое отвергает даже свои мифологические истоки, определяемые историей, [лишает] Евангелие… реальности. Тогда устраняются все возможные точки соприкосновения с человеческим познанием и вера становится совершенно невероятной и неприемлемой… и церкви… опустошаются… Это очень удобно, поскольку в таком случае священника ничуть не смущает, понимает или нет паства Евангелие; он может совершать службу так, как раньше. Образованные люди… должны иметь более твердое убеждение относительно Евангелия, если в нем всегда в той или иной мере указывается на присутствие мифа. Более того, в архетипической форме он действительно существует в каждом человеке. Тогда люди должны понять, каким образом их действительно затрагивает Евангелие и о чем оно говорит, несмотря на постоянные искусственные ширмы, которые расставляют теологи. Без этой связи легенда об Иисусе остается просто захватывающей историей, которая воспринимается чуть глубже сказки и, по существу, становится развлечением» [137].
