Годы решений - Шпенглер Освальд (читать полную версию книги txt) 📗
Глава 16
Существует высший и низший труд, и этот факт невозможно отрицать или изменить; в нем заявляет о себе культура. Чем выше развивается та или иная культура, тем мощнее ее формообразующая сила, тем значительнее разница между определяющей и подчиненной деятельностью любого вида, политического, экономического или художественного. Ибо культура есть оформленная, одухотворенная жизнь, вызревающая и завершающая себя форма, обладание которой всегда предполагает высший уровень личности. Существует такой труд, к которому нужно иметь внутреннее призвание, и существует другой, которым занимаются потому, что больше ничего не умеют, а выживать надо. Есть такой труд, на который способны лишь очень немногие люди высокого ранга, а есть другой, вся ценность которого состоит в его длительности и количестве. Люди рождаются как для первого, так и для второго. Это судьба, которую нельзя изменить ни рационалистическими, ни сентиментально-романтическими попытками уравниловки.
Общий объем труда, выполняемого европейской культурой и идентичного с ней, увеличивается с каждым столетием. Ко времени Реформации он увеличился во много раз по сравнению с эпохой крестовых походов, а в XVIII веке вырос до огромных размеров, ибо соответствовал динамике творческой руководящей работы, требующей все большего объема простого массового труда. Именно поэтому пролетарский революционер, который смотрит на культуру снизу, не обладая ею, стремится ее уничтожить, чтобы сократить как качественный труд, так и труд вообще. Если больше не существует человека культуры, которого считают роскошью и просто излишеством, то остается только простой труд, выполнить который сможет каждый. В одной социалистической газете я однажды прочитал, что «вслед за денежными миллионерами нужно уничтожить миллионеров интеллектуальных». Подлинно творческая работа раздражает людей, они ненавидят ее превосходство, завидуют ее успехам, заключаются ли они во власти или в богатстве. Для них уборщица в больнице важнее главного врача, сельский батрак важнее фермера, выводящего новые сорта пшеницы и породы коров, истопник важнее изобретателя машины. Говоря словами Ницше, произошла переоценка экономических ценностей, а поскольку любая ценность в глазах масс выражается в деньгах и оплате, то массовый низший труд должен оплачиваться лучше, чем высший труд ведущих личностей, что и было сделано.
Это имело последствия, которые еще никто не осознал до конца. «Белый» рабочий, которому наперегонки льстили и угождали вожди рабочих партий и трусливая буржуазия, становится элитным животным. Оставим нелепое сравнение с «жирующими» миллионерами. Речь идет не о людях, живущих во дворцах и имеющих прислугу. Сравним личные расходы на жизнь современного промышленного рабочего с расходами мелкого крестьянина. Около 1840 года положение двух этих классов было примерно одинаковым. Сегодня первый работает намного меньше второго, а то, как живет, ест и одевается крестьянин из Померании, Йоркшира или Канзаса, столь жалко по сравнению с тем, сколько рабочий-металлург из Рурской области или Пенсильвании тратит на себя и, прежде всего, на свои развлечения, что рабочий немедленно забастовал бы, если бы ему предложили такой уровень жизни за вдвое большую работу с вечными заботами о неурожае, сбыте и задолженности. Что в крупных городах Севера считается прожиточным минимумом, «нищетой», то воспринимается как расточительство в деревне, расположенной в часе езды от них, не говоря уже о стиле жизни аграрного коммунизма европейского Юга, где еще присутствует невзыскательность цветных народов.
Но роскошное положение рабочих, являющееся следствием привилегированных политических заработных плат, налицо. Кем же оно оплачивается? Явно не выполненным трудом. Он не приносит столько прибыли. Это должны оплачивать другие, вся остальная нация. Есть глупцы, - если Форд серьезно верил в то, что говорил и писал, то его следует отнести к ним — которые полагают, будто растущая «покупательная способность» рабочих поддерживает высокий уровень экономики. Как и массы бездельников в Риме, начиная со времени Гракхов?
О внутреннем рынке говорят, даже не понимая, что он означает в действительности. Пусть попробуют проверить эту новую догму «белых» профсоюзов и расплатиться с рабочими не деньгами, а продуктами их собственного труда — локомотивами, химикалиями и булыжниками, — чтобы они сами их продавали.
Они бы не знали, что с этим делать. Они бы ужаснулись, как мало эти вещи стоят. Одновременно стало бы понятно, что умение тратить деньги требует того же уровня культуры, того же одухотворения вкусом, что и способность зарабатывать деньги посредством превосходных достижений. Роскошь бывает солидная и пошлая, и этого не исправить. Это разница между оперой Моцарта и опереточным шлягером. Но столь роскошным заработкам не соответствует никакая утонченная потребность в роскоши. Только покупательная способность высшего общества делает возможным качественное производство. Нижние слои кормят только индустрию развлечений, «circenses», сегодня, как и в Древнем Риме.
Но вульгарная роскошь больших городов — мало работы, много денег, еще больше удовольствий — оказывает роковое воздействие на занятых тяжелым трудом и не имеющих больших запросов людей из провинции. Они привозят оттуда потребности, о которых их отцы не могли даже мечтать. Тяжело отказать себе в чем-либо, если перед глазами видишь противоположность. Так началось бегство из деревни, сначала батраков и батрачек, затем крестьянских сыновей, а в конце уже целых семей, не знавших, что делать с отцовским наследством в условиях подобного искажения экономической жизни. На данной ступени развития подобное происходило во всех культурах. Неверно полагать, что Италия, начиная со времени Ганнибала, обезлюдела из-за крупного землевладения. Это сделали «рапет et circenses» мирового города Рима, и уже обезлюдевшая и обесцененная земля привела к развитию латифундий с использованием рабов. Иначе бы она превратилась в пустыню. Опустение деревень началось в 1840 году в Англии, в 1880 году в Германии, в 1920 году на Среднем Западе Соединенных Штатов. Крестьянину надоела работа без оплаты, в то время как город обещал ему заработок без работы. Тогда он уходил и становился «пролетарием».
Сам рабочий в этом был не виноват, он вовсе не воспринимает свою жизнь как роскошь, напротив. Он стал жалким и недовольным подобно любому привилегированному без собственных заслуг. То, что раньше было объектом его страстных желаний, сегодня стало обыденным делом, а завтра будет восприниматься как бедственное положение, требующее вмешательства. Пролетарские вожди испортили рабочего, избрав его преторианцем [240] классовой борьбы. Ко времени «Коммунистического манифеста» он должен был духовно превратиться в пролетария, сегодня с той же целью его пичкают надеждой на то, что однажды он перестанет им быть. Но тогда и сейчас незаслуженно высокий уровень политической заработной платы приводит к тому, что все большее количество вещей становится необходимостью.
Но разве можно было вообще продолжать выплачивать эту заработную плату, ставшую независимой от экономики величиной? Да и откуда? За чей счет? При внимательном рассмотрении видно, что в результате вымогательства заработной платы незаметно изменилось представление о доходах от экономики. Только здоровая хозяйственная жизнь способна приносить плоды. Доход является естественным, пока оплата простого труда зависит от него в качестве функции. Как только заработная плата становится независимой – политической – величиной, бесконечным кровопусканием, которого не вынесет ни одно живое тело, тогда начинается искусственный, болезненный способ ведения хозяйства и его учета, соревнование между сбытом, который не должен сокращаться, чтобы совсем не разориться и не погибнуть, и опережающими его заработной платой, налогами и социальными отчислениями, которые также являются косвенной оплатой труда. Бешеный темп роста производства в значительной мере обусловлен этой скрытой раной, нанесенной экономической жизни. Реклама всеми средствами пытается создать новые потребности; экспорт расширяется всеми мыслимыми способами и навязывается цветным народам. Экономический империализм крупных индустриальных государств, с помощью военных средств гарантирующий рынки сбыта и стремящийся их удержать, и своей интенсивности определяется и вызван инстинктом самосохранения хозяйственников, которые вынуждены защищаться от постоянного давления рабочих партий в области оплаты труда. Как только где-нибудь в мире «белых» промышленность получает реальную или мнимую передышку, тотчас же раздается требование повышения оплаты труда со стороны профсоюзов, пытающихся обеспечить своим членам прибыль, которой на самом деле нет. Как только Германия перестала выплачивать репарации, тотчас же было заявлено, что «сэкономленное» в результате этого должно достаться рабочему классу. Естественным следствием привилегированных заработных плат является удорожание производства, то есть удешевление денег, но и здесь произошло политическое вмешательство путем законодательного снижения или удержания цен с целью сохранения покупательной способности заработков. Поэтому около 1850 года в Англии были отменены таможенные пошлины на зерно, то есть проведено скрытое повышение заработной платы, и тем самым крестьяне были принесены в жертву рабочим. Затем это попытались осуществить или осуществляли повсюду, отчасти с помощью абсурдного политэкономического обоснования банкиров и других «специалистов», предлагавших разделение мира на аграрные и промышленные страны для достижения целесообразной организации «мировой экономики». Что в этом случае должно было произойти с крестьянством индустриальных стран – об этом никто не спрашивал. Оно было лишь объектом рабочей политики. Оно являлось подлинным врагом монополии рабочих интересов. Все организации рабочих враждебны крестьянам, независимо от того, признают они это или нет. По той же причине под парламентским давлением были установлены стабильные цены на уголь и железную руду, причем без учета затрат по добыче, вызванных как раз высокой заработной платой. Таким же образом были насильственно установлены всевозможные льготные цены для рабочих, которые должны были компенсироваться путем повышения нормальных цен для «других». Если от подобных мер страдал сбыт продукции или он вообще становился невозможным, то это считалось личной проблемой предпринимателя, и чем сильнее было подорвано его положение, тем победоноснее чувствовали себя профсоюзы.
