Годы решений - Шпенглер Освальд (читать полную версию книги txt) 📗
Сегодня, когда с момента возникновения теории классовой борьбы прошло почти более века и уже никто не верит в нее по-настоящему, сомнительно, чтобы эти вожди еще осознавали ту цель, ради которой когда-то возникла и началась эта разрушительная деятельность. Но в их среде бытуют уже устаревшие традиции и методы, согласно которым они должны постоянно добиваться сокращения рабочего времени и увеличения оплаты труда. Это является доказательством их способностей в глазах партии. И даже если сегодня забыт первоначальный догматический смысл и утрачена вера, тем не менее, продолжаются действия, которые теперь объясняются иными «причинами» - новыми средствами агитации, обнаружением новой вины капиталистов перед рабочим классом.
Когда-то учение о «прибавочной стоимости» господствовало над неразвитым мышлением масс: общая прибыль промышленного производства приравнивалась к стоимости ручного труда рабочих и должна была распределяться между ними. То, что руководитель производства вычитывал из нее на содержание заводов, оплату сырья, оклады и проценты, то есть собственно «прибавочная стоимость», считалось воровством. Руководители, изобретатели, инженеры вообще не работали, во всяком случае, интеллектуальный труд, рассматривавшийся как один из видов безделья, не имел слишком высокой стоимости. Это была та же самая «демократическая» тенденция, которая презирает и пытается уничтожить качество труда и позволяет учитывать лишь его количество, в том числе и при оценке ручного труда – нужно было устранить «аристократическое» различие в труде обученного и необученного рабочего. Сдельная работа и более высокие результаты клеймились как предательство «дела». Именно это и было, начиная с 1918 года, осуществлено в Германии. Все эти меры исключили конкуренцию между рабочими, задушили стремление к усовершенствованию и тем самым понизили общий результат. Московская практика сегодня показывает, что в их основе лежал нигилизм, воля к уничтожению. Но, как только «цель» была достигнута, там повсеместно вернулись к состоянию 1840 года: длительное рабочее время, мизерные заработки, самая большая в мире – больше чем в Америке – разница в оплате обученного и необученного труда и найм на работу иностранных инженеров. Своих собственных уничтожили за то, что согласно учению «Коммунистического манифеста», они лишь эксплуатировали рабочих, при этом ничего не делая. Их научились ценить, когда было уже поздно.
Мнение, согласно которому рабочему положено платить «полную стоимость» его труда, приравненную к общей прибыли всего предприятия – то есть остаток теории – сохраняло свою силу до конца столетия. Тем самым была признана, по меньшей мере, естественная граница требований повышения заработной платы. Наряду с этим и помимо этого, примерно с семидесятых годов начал развиваться совершенно нетеоретический метод вымогать оплату труда посредством политического давления рабочих организаций. Теперь речь больше не шла о сдерживающих мерах, с помощью которых экономическая жизнь ограничивает эксплуатацию одного класса другим, но уже об ограничении политической, парламентской и революционной власти. На рубеже столетий почти во всех «белых» странах, особенно в Германии после 1918 года, наряду с конституционным правительством существовало незаконное, но могущественное правительство профсоюзов всех видов, важнейшей задачей которых была подкормка своих избирателей посредством повышения заработков. Это право они покупали у «буржуазных» сил ценой разрешения на управление. «Голос рабочего класса», которым оперировали партийные вожди, стал решающим для всех решений парламентского правительства. Так возникло явление политических зарплат, для которых не существовало естественных, экономических границ. Оплата по тарифам, гарантированным государством, была установлена партией, а не рассчитана экономически. Контроль профсоюзов над тарифами стал правом, которое не решалась затронуть или поставить под сомнение ни одна буржуазная партия или правительство. Политическая заработная плата очень быстро превысила «полную стоимость труда». Она оказалась страшнее конкуренции и перепроизводства, так как лишила экономику «белых» стран чувства самозащиты и самосохранения и поставила на тот путь развития, который в итоге привел к наблюдаемой нами сегодня катастрофе мировой экономики. Такой большевизм в оплате труда вместе с забастовкой, саботажем, выборами и правительственными кризисами высосал из экономической жизни наций – и не только Германии — столько крови, что нужно было в бешеном темпе попытаться восполнить эти потери любым мыслимым образом.
Необходимо учитывать все, что относится к понятию политической заработной платы, чтобы измерить давление ее диктатуры на экономическую жизнь народов. Оно выходит далеко за пределы выплаты денег и охватывает заботу обо всем существовании «рабочего», которая снимается с него и взваливается на кого-то «другого». «Рабочий» превратился в пенсионера общества и нации. Каждый человек, как и любое животное, должен или противиться непредсказуемой судьбе, или смириться с ней. Каждый имеет свои личные заботы, он должен нести полную ответственность перед собой и осознавать необходимость принимать собственные решения при всех опасностях для себя и собственных целей. Никто не думает о том, чтобы за чужой счет защитить крестьян от последствии неурожаев, эпизоотии, пожаров и трудностей с реализацией продукции, равно как и ремесленников, врачей, инженеров, купцов и ученых – от опасности разорения и профессиональной непригодности вследствие недостаточных способностей, болезни или несчастного случая. Каждый должен сам и за свой счет решать, как справиться со своими проблемами, он должен отвечать за последствия или же идти просить милостыню, или выбрать по своему усмотрению какой-нибудь иной конец. Такова жизнь. Тяга к застрахованному существованию – от старости, от несчастного случая, болезни и безработицы, то есть от судьбы во всех мыслимых формах ее проявления, — признак упадка жизненных сил, — возникнув в Германии, каким-то образом проникла в мышление всех белых народов. Тот, кто попал в беду, зовет на помощь других, не пытаясь помочь самому себе. Но существует различие, характеризующее победу марксистского мышления над изначальным германским индивидуалистическим инстинктом радости ответственности, личной борьбы с судьбой, «amor fati» (любовь к судьбе - лат.). Каждый пытается собственными решениями и собственными силами избегать непредвиденного или противостоять ему, лишь только «рабочий» избавлен от подобных решений. Он один может исходить из того, что другие будут за него думать и действовать. Дегенеративное воздействие этого освобождения от больших забот, которое заметно у детей из богатых семей [239], охватило весь рабочий класс именно в Германии: как только возникала какая-нибудь нужда, на помощь призывали государство, партии и общество, в любом случае, «других». Разучились принимать собственные решения и жить под тяжестью подлинных забот.
Но это означает дальнейшее обременение высшего труда нации в пользу низшего. И эта часть политической заработной платы выплачивается рабочему классу непосредственно или через налоги «других»: страхование всех видов от судьбы, строительство жилья для рабочих (хотя никому не придет в голову потребовать того же самого для крестьян), строительство игровых площадок, домов отдыха, библиотек, забота о льготных ценах на продукты питания, железнодорожные билеты и развлечения. Именно это составляет очень значительную часть политической заработной платы, о которой стараются не думать. Между тем, национальное богатство, на размер которого, выраженный в цифрах, ссылаются, является народнохозяйственной фикцией. Оно – в качестве «капитала» — рассчитывается из дохода хозяйственных предприятий или курса акций, зависящего от процентной ставки, и падает вместе с ними, когда стоимость производящих заводов ставится под вопрос в результате высоких затрат на зарплату. Фабрика, закрытая в результате этого, стоит не больше, чем будет заплачено за материалы, добытые из ее обломков. С 1 января 1925 года до начала 1929 года, то есть за четыре года, немецкая экономика в результате повышения зарплаты, налогов и социальных выплат под диктатурой профсоюзов ежегодно несла дополнительную нагрузку в размере 18225 миллионов марок. Это составляет одну треть общенационального дохода, которая перераспределялась односторонне. Год спустя эта сумма увеличилась до более, чем 20 миллиардов. Что по сравнению с ними означали два миллиарда репараций? Они угрожали финансовому положению государства и устойчивости валюты? Их давление на экономику было ничтожным по сравнению с воздействием большевизма в оплате труда. То была экспроприация целой экономики в пользу одного класса.
