Соглядатай - Роб-Грийе Ален (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
– Ты, может, надеешься, что я пущу ее в дом.
Слово «пущу» он произнес с ударением, так что становилось ясно, что под ним понималось совершенно обратное. Кроме того, как и многие на острове, он употреблял слово «надеяться» вместо «полагать» – которое в данном случае означало, скорее, «опасаться».
– Теперь она уж не придет, – сказал коммивояжер.
Ему захотелось сгладить эти несуразные слова, но он только еще больше смутился, чересчур поспешно добавив:
– Я имею в виду, в такое время она, наверное, пошла обедать.
Он бросил вокруг беспокойный взгляд; к счастью, никто как будто не обратил внимания ни на его слова, ни на его смущение. Девушка смотрела вниз, на кусок панциря, в который она пыталась просунуть кончик языка. Поверх линии плеча, которое тонкая ткань разделяла на две части – телесного и черного цвета, – мужчина смотрел в сторону окна.
Тихим, но отчетливым голосом он произнес эти два слова: «…с крабами…», которые, по-видимому, ни к чему не относились, а затем во второй раз залился смехом.
Внезапный страх, испытанный Матиасом, сменился ощущением потерянности, смешанной с усталостью. Он попытался за что-нибудь уцепиться, но нашел лишь клыки мыслей. Он спросил себя, что он здесь делает. Спросил, что он делал здесь больше часа: в рыбацкой лачуге… на краю обрыва… в сельской забегаловке…
В эту минуту в лачуге за столом сидел человек с прищуренными глазами, повернувшись лицом к окошку. Ногти, которые можно было увидеть на его крепких, неподвижных и незанятых руках с полураскрытыми ладонями, были длинные и загнутые, как когти. Его взгляд мимоходом скользил по тонкой и гладкой шее совсем молоденькой женщины, которая так же неподвижно, как и он, сидела, опустив глаза, и глядела на собственные руки.
Сидя справа от мужчины и напротив молодой женщины, почти на одинаковом расстоянии от обоих, Матиас в точности представил себе, что видно с того места, где сидит его сосед… В настоящую минуту он обедал в рыбацкой лачуге, ожидая, пока не придет время продолжить свои визиты. Чтобы сюда добраться, ему пришлось, разумеется, пройти по краю обрыва в сопровождении хозяина – старого приятеля, которого он встретил в деревне. Что же касается сельской забегаловки – разве ему не удалось там продать одну пару наручных часов?
Тем не менее эти оправдания не смогли его удовлетворить. Вспоминая дальше, он задавался вопросом, что он делал на дороге между большим маяком и поселком, потом в самом поселке, потом еще раньше.
В общем, чем он занимался с самого утра? Все это время показалось ему долгим, неопределенным, незаполненным – быть может, не столько оттого, что он продал небольшое количество товара, сколько вследствие случайной и беспорядочной манеры, в которой происходили эти сделки – как, впрочем, и отказы, и даже промежуточные переезды.
Ему бы хотелось уехать немедленно. Однако он не мог так внезапно покинуть общество своих хозяев, поскольку даже не знал, закончился ли обед. Совершенное отсутствие порядка, царившее во время этого обеда, снова не давало коммивояжеру понять, как следует себя держать. Так что он опять оказался в той ситуации, когда невозможно действовать в соответствии с какими бы то ни было правилами, о которых впоследствии у него сохранились бы воспоминания – чтобы при необходимости он мог ими воспользоваться в своем поведении – и, если нужно, укрыться за ними.
Сложившееся положение вещей не давало ему никакой зацепки: в данный момент обед мог с равным успехом уже завершиться или все еще продолжаться. Пустая бутылка стояла рядом с полной (хотя и откупоренной); один из крабов был разодран на бесчисленные, едва узнаваемые кусочки панциря, тогда как второй – нетронутый – как и вначале, лежал на своей щетинистой спине, подогнув угловатые лапы к центру брюшка, где беловатый панцирь образовывал подобие буквы игрек; в кастрюле оставалась еще примерно половина картошки.
Однако никто больше не ел.
В тишине незаметно возобновился мерный рокот волн, которые ударялись о скалы у входа в бухту, – сперва далекий, но вскоре заполнивший всю комнату своим нарастающим грохотом.
Перед окном в лучах света склоненная головка скользнула влево – открыв таким образом вид на четыре квадратных стекла – и снова повернулась в профиль, только на этот раз в другом направлении: обратив лицо в самый темный угол, а затылок подставив ярким лучам. Прямо над черной тканью у основания шеи появилась длинная, совсем свежая царапина, похожая на те, что остаются на слишком нежной коже от ежевичных колючек. Выступившие на ней крохотные капельки крови, казалось, еще не застыли.
На подножие скалистого обрыва с грохотом обрушилась волна. В ритме сердцебиения Матиас сосчитал до девяти; обрушилась волна. На стеклах можно было увидеть старые следы от водяных капель, стекавших в пыль. Однажды дождливым днем, оставшись в доме один, он провел перед этим окном весь день, рисуя морскую птицу, севшую на один из столбов ограды в конце сада. Эту историю ему часто рассказывали.
Личико с опущенными глазами, заслонив окно, вернулось на прежнее место над суповой тарелкой, усыпанной красно-белыми кусочками «паучьих» лапок.
Где-то вдалеке почти неслышно разбилась волна – а может, это было всего лишь чье-то дыхание – например, коммивояжера.
Он снова увидел движение воды, мерно вздымающейся и бессильно падающей у вертикальной стены мола.
Рядом с собой, в собственной тарелке, он снова увидел все ту же красно-белую груду игл и лезвий. Вода снова залила рисунок, выдолбленный железным кольцом.
Матиас уже был готов совершить все действия и сказать все слова, которые затем автоматически подвели бы его к уходу, – посмотреть на часы, сказать: «Уже так поздно», рывком подняться, извиняясь, что приходится… и т. д. – когда моряк, приняв внезапное решение, протянул правую руку к кастрюле, взял оттуда картофелину и поднес к глазам – даже слишком близко, – как будто хотел рассмотреть ее с вниманием близорукого, – но думая, быть может, о другом. Матиас решил, что тот собирается ее очистить. Ничего подобного. После того как конец большого пальца медленно прошелся по поверхности крупного шишковатого утолщения, а затем еще несколько мгновений прошло в молчаливом созерцании, корнеплод вновь присоединился к остальным на дне сосуда.
– Ну вот, опять начинается – болезнь, – прошептал, обращаясь к самому себе, рыбак.
Предмет предыдущего разговора несомненно был ему более по сердцу, так как он тотчас же к нему вернулся. Он встретил – сказал он – Марию Ледюк, одну из старших сестер, которая поехала «еще разок» на поиски своей сестры Жаклин. Последнюю он назвал разными ругательными словами, самые мягкие из которых варьировались от «адского создания» до «маленького вампира»; распалясь от собственного монолога, он стал кричать, что ноги ее больше не будет в его доме, что он запрещает ей даже подходить к его дому и не советует «этой» пробовать тайно встречаться с нею в иных местах. «Эта» была молодая особа, сидящая перед Матиасом. Она не шевельнулась даже тогда, когда, привстав в гневе со своей скамейки, мужчина перегнулся к ней через стол, как будто собираясь ее ударить.
После того как ярость его немного улеглась, он намеками заговорил о преступлениях – все тех же, – содеянных девочкой, которые в новом исполнении показались коммивояжеру еще более неясными, чем раньше. Вместо точного пересказа какого-либо факта в нем, как обычно, присутствовали лишь весьма путаные намеки на детали психологического или нравственного порядка, тонущие в нескончаемой цепи причин и следствий, в которой действующие лица утрачивали свою ответственность.
…Жюльен, «юнга» из булочной, значит, чуть не утонул на прошлой неделе. Если не в самом событии, то по крайней мере в рассказе моряка об этом кроме Жаклин Ледюк оказались замешанными многие люди; в частности, там был молодой рыбак, отзывавшийся на имя «малыш Луи», а также его невеста – точнее, его «бывшая невеста», поскольку теперь она отказалась выходить за него замуж. Луи только что исполнилось двадцать, Жюльен был моложе его на два года. В воскресенье вечером между ними разгорелся спор…
