Неорационализм - Воин Александр Миронович (книги хорошего качества .TXT) 📗

Чтобы лучше понять это, обратим внимание на существование крепкого сцепления в нашем сознании (или под­сознании) между свободой и природой, несмотря на то, что реализация многих свобод человека в природе требует затрат усилий больших, чем в аналогичных случаях в обществе. Кроме того, природа не знает юридических ограничений на свободу (включая «Не убий»), а также общественных институтов для их охраны, но именно поэтому вероятностные ограничения, связанные с опасностью, в ней больше, чем в обществе (если мы имеем ввиду не прирученную природу в виде горшка с цветком или городского парка). Но поскольку трудности и опасности и их преодоление до определенной меры оцениваются человеком положительно, то ценность соответствующей свободы, при реализации которой преодо­леваются трудности и опасности, увеличивается по сравне­нию с ценностью этой же свободы в безопасной ситуации. Поэтому природа и олицетворяет максимальную и даже безграничную свободу для большинства людей, а не только в воспаленном мозгу небезызвестного географа, вопившего: «На волю в Пампасы»!

Другое дело, насколько представление о безграничности или хотя бы максимальности свободы в природе соответствуют действительности. Причем не для львов и слонов, хотя и для них есть свои ограничения (львы, например, делят все пространство на эксплуатационные участки и в чужом охотиться нельзя), а для человека. Конечно, романтическая мечта о свободе рисует нам этакого отважного Соколиного Глаза, бесстрашно пробирающегося через джунгли с ружьем. Но возникает вопрос: при чем же здесь ружье? Ведь это же продукт товарного производства в высокоорганизованном об­ществе. Тут тебе и восьми, а может и четырнадцатичасовой рабочий день, и начальство, а может, и профсоюз, и, безус­ловно, полиция и армия, потому что если уж ружья есть, то не только ж для охоты. Нет, ружье придется убрать. Лука со стрелами также попрошу не давать. Ибо хоть его в принципе и может сделать сам охотник, но ведь его нужно сначала изобрести, а изобретение мало-мальски приличного лука и мало-мальски приличных стрел дело поколений первобытных людей, объединенных в первобытное общество. Последнее обстоятельство существенно, иначе не было бы передачи информации.

Вообще, существовал ли когда-нибудь человек необщественный? То есть не убежавший от общества и прячущийся от него, а человек на стадии, когда никакого общества не было? — Факт не доказанный. Но может быть, в пер­вобытном обществе он был более свободен, чем современ­ный? Ну, чем современный, сидящий в концлагере — конеч­но, но в полном объеме не берусь исследовать этот вопрос.

Вот то, что первобытный человек не был абсолютно свободен — это можно сказать с уверенностью. Даже переменить общество своих надоевших соплеменников для него было практически невозможно. Да и власть, пусть избранных, старейшин, существовала, и надо сказать без обязательной ротации. Не следует забывать и грозных для безоружного человека хищников, враждебные племена и тому подобное. Не мешает сравнить также необходимость почти безвылазно сидеть в пещере, да и, уходя, не слишком удаляться от нее, с нынешней свободой передвижения по морям и континентам (тоже, правда, не безграничной, особенно в соцстранах).

Так что лозунг «Назад в пещеры!» вызывает сомнение не только с точки зрения утраты комфорта в виде теплого санузла и душа, но и с точки зрения самой свободы тоже. Следует отдавать себе отчет, что история человечества или хотя бы история научно-технического прогресса не являет собой непрерывного убывания свободы за счет роста удобств. Скажем, изобретение самолета дало человеку новую свободу, свободу летать, которой у него раньше не было. Но это не устраняет того обстоятельства, что безграничное изгнание трудностей и опасностей из нашей жизни не обя­зательно приводит к непрерывному росту свободы. Лишь до определенной меры. И не только потому, что это устранение сопряжено, как правило, с утверждением каких-то институтов и норм, так или иначе ограничивающих нашу свободу напрямую (вроде паспортной и иных систем контроля и ин­станций его осуществляющих), но также и в силу нашего отношения к трудностям и опасностям и свободе, с ними связанной. Поэтому общество американского исторического дикого Запада воспринималось его современниками (да и большинством нынешних американцев) как более свободное, чем благопристойные и лучше защищенные от произвола центральным правительством и его полицией Восточные Штаты. Аналогичную параллель можно проводить между казачеством времен его зарождения и централизованной силь­ной Московией, ну и т. д. (Само собой, что отсюда не стоит делать вывод, что разбойники с дикого Запада были защит­никами свободы, а шерифы — ее душителями).

Возвращаемся к мере свободы. С помощью коэффициен­тов мы получили оценку ее, учитывающую и наше разное отношение к разным свободам, и качественное разнообразие связей, ограничивающих свободу в обществе. Достаточно ли этого? — Нет! Мы знаем, что человеческая свобода подразделяется на две категории: «свободу для» и «свободу от». «Свобода для» это - свобода человека делать то, что ему хочется. «Свобода от» это - свобода не делать то, что ему не хочется, но что его заставляют. До сих пор рассматривалась и получила отражение в мере только «свобода для». Возникает вопрос: можно ли в принципе ее соизмерить со «сво­бодой от» и как?

Вернемся к механике, а именно к понятию «освобождение от связей». Для изучения движения механической несвобод­ной, то есть со связями, системы (или точки) можно условно отбросить связи, заменив их реакциями и рассматривая полученную систему как свободную, но такую, что в числе внешних воздействий на нее будут и реакции связей. То есть влияние связей соизмеряется с влиянием внешних воздействий. «Свобода для» определяется ограничениями-связями. «Свобода от» связана с необходимостью и принуждением что-то делать. Необходимость и принуждение играют в обществе ту же роль, что и внешние воздействия для меха­нической системы, хотя качественно содержание необходимости — принуждения гораздо богаче. Это указывает путь для соизмерения, с учетом, естественно, вышерассмотренных видов (смыслов) объективности искомой меры.

Прежде всего, в отдельных случаях принуждения выражаются через ограничения. Например, запрет — ограничение евреям царской России проживать за пределами черты осед­лости равносилен принуждению проживать внутри этой чер­ты. В подобных случаях, введение в меру принуждения и связанной с ним «свободы от» можно делать просто через соответствующую «свободу для» и ее ограничения.

Такое выражение естественно, не всегда возможно, но есть другой путь, в основе которого внутренняя природа человека и ее взаимоотношение с принуждением и ограничениями. То есть, как и прежде это не путь практического вычисления меры свободы общества, а путь доказательства ее существования. Осознавая это и учитывая, что разраба­тываемая формула для меры свободы общества носит лишь иллюстративный характер, рассмотрим (для наглядности же) как в нее должны войти принуждения или «свободы от». Формула примет вид:

      S = Σfi·Kij - Σrк,

где rk - коэффициенты, оценивающие соответствующие при­нуждения.

Из вышерассмотренного уже ясно, что rк не только могут быть больше единицы, но могут приближаться к значе­нию fiKij, то есть к цене всей той «свободы для»,

которая предоставлена человеку природой и обществом, по крайней мере в осознанной оценке самого индивидуума. Под­тверждением этого являются случаи самоубийства в качест­ве протеста против какого-то принуждения. Самоубийство, если причиной его является принуждение, ставит знак ра­венства в сознании самоубийцы между этим принуждением или определяемой им «свободой от» и всем множеством «свобод для», которые у него были.