Современная западная философия - Зотов Анатолий Федорович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
1 См.: Леви-Строс К. Структурная антропология. С. 9.
Аналогичным образом обстоит дело в этнологии, как ее трактует Леви-Строс: она не только не редуцирует множество культур, которые описывают этнографы, к одной-единственной (хотя, замечу в скобках, вовсе не исключено, что могут быть группы близких культур, и даже, в принципе, что все культуры могли бы иметь общий источник), но даже не рассматривает их как звенья единого эволюционного процесса, в котором одна культура отличается от другой степенью своей развитости, "продвинутости" по пути прогресса (причем, разумеется, при этом в авангарде, если не на самой вершине, находится "западная", европейская культура). Установка этнолога базируется на предпосылке - сразу и мировоззренческой, и методологической - согласно которой культурная "вселенная", в общем случае, принципиально плюралистична; что составляющие ее системы если не независимы, не полностью самостоятельны, то уж во всяком случае суверенны, автономны.
Таким образом, приведенное выше определение этнологии, неявное и нестрогое, предполагает, что, во-первых, сравнение этнографических материалов возможно, и уже потому разные культуры обладают изве
623
стным сходством - ведь абсолютно несходное тем самым и несравнимо (недаром с издевкой говорят: "сравнил Божий дар с яичницей"). Но в этнологии сравнение имеет иную цель, нежели выявление сходства - обобщение; и только поэтому этнолог способен получить нетривиальные результаты, отличные от выводов социолога-теоретика о существовании общих законов функционирования и развития любого общества.
И здесь опять уместно вспомнить о том, о чем я мимоходом уже упоминал ранее: для Леви-Строса само собой разумеется, что антропология органически связана, с одной стороны, с социологией (поскольку человек - существо социальное), а с другой - с историей (ведь история, в самом простом приближении, и есть осуществленная жизнь социального организма). Но теоретическая социология, как она исторически складывалась в Европе, будучи дополнением "конкретной", то есть эмпирической, социологии, была (и в значительной мере остается до сего дня) ничем иным, как "социальной философией", то есть учением о законах всякого социума, об основных принципах, в соответствии с которыми должна строиться общественная жизнь. Теоретическая социология строит идеальную модель общества, размышляет об общественном устройстве "в принципе". Она, вследствие такой интенциональной установки, в общем, индифферентна в отношении многообразия того эмпирического материала, который поставляет этнография (тем более что племена, обычаи которых последняя описывает, "дикие" и "примитивные", то есть очень далеки от идеала социальной организации, к которому приблизились цивилизованные страны). Однако эмпирически ориентированная, описательная социология, "социология по-английски", не стремилась строить универсальные теории, призванные объяснить все на основе единой модели общества, хотя тоже по преимуществу интересовалась социальными отношениями "в обществах наиболее сложного типа" [1]. И потому, в общем, согласно Леви-Стросу, такая социология сама могла бы быть понята как "особого рода этнографическая дисциплина" [2]. Однако при этом, в своем развитом виде, она все же была социологией, то есть предлагала теоретическую реконструкцию данного общества: здесь, так или иначе, интерес к особенностям данного общества (данной конкретной страны) не был подавлен ориентацией на поиск универсальных законов функционирования любого общества. Для такой социологии название "этнология" подходит больше, учитывая ее ориентацию на конкретный объект. Но тем не менее предметы конкретной социологии и
624
этнологии все же различны, даже если социолог изучает, скажем, социальную организацию Франции второй половины XIX века. Эмпирический материал этнологии другой - его поставляют именно этнографы. К тому же этнологу нужно объединить синхронический и диахронический углы зрения при анализе этого материала в рамках целостного, квазисоциологического проекта (поскольку речь идет об исторически образовавшейся культурной целостности): он ставит своей задачей понять внутренние отношения, свойственные этой конкретной культуре (в принципе - каждой культуре), обнаружить структуру культуры как целостности.
1 Леви-Строс К. Структурная антропология. С. 9.
2 Там же.
Хотя сам Леви-Строс акцентировал внимание читателей на эволюционистском характере этнологии, фактически здесь речь у него идет именно об историчности этнологии. Мы сразу же выведем эту характеристику этнологии на свет, как только вспомним, что история уже в конце XIX века стала не просто частным случаем эволюционного подхода к своему предмету, а прежде всего главной наукой о духе (разумеется, не об "абсолютном", гегелевском, а о "земном", человеческом духе, воплощенном в культуре). Только поэтому Маркс и говорил, что он знает "единственную подлинную науку о человеке" - историю. И каковы бы ни были истоки "исторического сознания" в европейской культуре XIX - XX вв., оно оказалось прочно сплавлено с новым представлением о духовности как важнейшем отличии человека от "всего остального". Поэтому и этнография, и этнология суть "науки о духе", поскольку они изучают человеческие сообщества, а не стаи волков или обезьян - наряду с упомянутой ранее акцентировкой внимания в этих науках на различение, на особенное и единичное.
Отсюда понятна также и еще одна важная характеристика, которую мы видим в структурной антропологии Леви-Строса: особое (можно сказать, первостепенное) внимание эта антропология уделяет языковому материалу, а язык понимается в весьма широком, часто чуть ли не метафорическом смысле. Предпосылки, сделавшие возможной такую расширительную трактовку языка, нам уже известны из того, что было сказано выше о мировоззренческих, философских компонентах структурной лингвистики. "Приземление слова", превращение в философском сознании Божественного Глагола в человеческий язык, сопровождалось, как мы видели, ликвидацией прежней оппозиции "рационального" и "эмоционального" (общество признало, наконец, что мыслят не только философы и ученые, но также поэты и даже музыканты [1]). Но еще более примечательно то, что внимание философов и языкове
625
дов привлек, казалось бы, совершенно тривиальный факт, о котором я говорил, излагая принципы структурной лингвистики: с одной стороны, сказанное слово есть звуковой комплекс, вполне аналогичный, скажем, журчанью ручья или стуку падающего камня; с другой стороны, то же самое слово артикулировано, рождается в человеческой гортани; тем самым уже в "материи" слова соединены "человеческое" с "природным"; наконец, то же самое слово, природное и человеческое сразу, некоторым образом "содержит в себе" нечто совершенно невещественное, является носителем смыслов, обладает значением и эту его характеристику невозможно ни услышать, ни воспроизвести на бумаге или медных скрижалях. В Божественном Слове нет и не может быть никакой оппозиции "формы" и "материи", поскольку там просто нет никакой материи - в его изначальности Божественный Глагол был "чистым духом", а не "сотрясением воздуха"; Слово было "у Бога" и даже самим Богом, а не генерировалось особым телесным акустическим устройством. В словах человеческой речи есть как очевидная связь, так и не менее очевидное различие между смыслами, "идеальным содержанием" и "материей". И со всеми этими связями и различиями внутри "одного и того же" лингвисту нужно было как-то разобраться. Потому-то лингвистика и обратилась к решению философских проблем. Все оппозиции, которые обнаруживал в слове "позитивный" лингвистический анализ, оказались относительными: с одной стороны, слово изреченное и слово написанное могут быть "одним и тем же" словом, хотя различие их способов бытия не подлежит сомнению; с другой стороны, одно и то же слово в разных словосочетаниях совсем не одно и то же; наконец (хотя это далеко не все!), слово, сказанное в другой тональности, с другой интонацией, становится другим "по сути", поскольку интонация в слове несет тоже немалую информационную нагрузку.
