Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич (читать книги без регистрации TXT) 📗
И опять, в IV Евангелии (19, 7–8):
Иудеи же отвечали Пилату: мы имеем Закон, и по Закону нашему, Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим.
И, услышав это слово… Пилат устрашился.
Вспомнил, может быть, «сына богов», Тиберия.
И, опять войдя в преторию, сказал Иисусу: откуда Ты?
Но Иисус не ответил ему (Ио. 19, 9).
Весь — тишина, молчание, тайна, ужас. И Пилат, может быть, сам удивился — «устрашился» того, что сказал. Вспомнил, как на полях Меггидонских, у подножия горы Гаризима, плачут самарийские флейты-киноры о боге Кинире-Адонисе:
воззрят на Того, Кого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о сыне единородном. (Зах. 10, 12.)
Вспомнил, может быть, как страшно отомстил Фиванскому царю, Пентею, неузнанный и поруганный им, в человеческом образе, бог Дионис, такой же, как этот, — жалкий узник. [901]
Но мелькнуло — пропало; было, как бы не было. И разгневался, должно быть, Пилат на себя, и на Него, за то, что почти было.
Мне ли не отвечаешь? Или не знаешь, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?
Иисус молчал.
Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было тебе дано свыше; потому более греха на том, кто предал Меня тебе, —
этот безмолвный ответ, может быть, прочел судия в глазах Подсудимого. Кто предал Его? Иуда, Ганан, Израиль? Нет, весь мир.
С этой минуты, Пилат искал отпустить (оправдать) Его. (Ио. 19, 10–12.)
Этого и прежде искал, но теперь — еще больше: смутно, может быть, хотя бы на одно мгновение, понял, что сам погибнет, если Его не спасет.
Выйдя опять с Иисусом на Лифостратон, — в который раз? — увидел Пилат, что, только что пустынная, площадь наполняется народом, как водоем — вдруг пущенной водой. Снизу, с храмовой площади. —
всходила толпа, —
живо вспоминает, как бы глазами видит, Марк. Если бы римский наместник не был так слеп к «презренным» иудеям, то пристальней вглядевшись в толпу, увидел бы, что это не настоящий народ, а поддельный, ряженый, — Гананова «кукла»: частью сиганимы, «стражи-блюстители» храма, дети знатных левитских родов; частью же храмовая челядь, слуги и рабы первосвященников, — самая черная чернь, заранее наученная, что, когда и по какому знаку делать; готовая, в угоду господам своим, не только «Сына Давидова», но и самого отца послать на крест.
Первосвященники… возбудили чернь (научили,)… как погубить Иисуса. (Мт. 27, 20.)
К празднику же (Пасхи) наместник имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. (Мт. 27, 15). [902]
Был у них тогда знаменитый узник, по прозвищу Варавва, —
так, у Матфея (27, 16), а у Марка (15, 7):
в узах был (некто) Варавва, совершивший вместе с другими бунтовщиками убийство в народном возмущении.
И, наконец, у Иоанна (18, 40), — «разбойник», ληστής, а в некоторых кодексах, «атаман разбойничьей шайки». [903]
В нашем каноническом чтении, — имя, а в древнейших и лучших кодексах Матфея и, может быть, Марка, — только прозвище: Bar Abba, что значит по-арамейски: «Сын Отца» — «Сын Божий», — одно из прозвищ Мессии; полное же имя: Иисус Варавва, [904] Так, в лучших кодексах Матфея, читал Ориген, и глазам своим не верил: «имя Иисуса, должно быть, еретиками прибавлено, потому что оно неприлично злодею». [905] Как будто все в этом деле — не самое «неприличное», что было когда-либо в мире. Нет, лучшая порука в исторической точности всего Матфеева свидетельства о суде Пилата — то, что это страшное и отвратительное созвучье имен, как бы дьявольская игра слов: «Иисус Варавва — Сын Отца», — здесь не умолчано.
Мы не можем не говорить того, что видели и слышали, —
скажут ученики Господни тем, «кто запретит им говорить об Иисусовом имени» (Д. А. 4, 18–20), поймут, потому что любят Его, что в Иисусовом имени — «все наоборот»: позор человеческий — слава Господня. [906]
Два «Мятежника», два «Освободителя», два «Христа»: Иисус и Варавва. Страшный тезка Сына Божия — сын дьявола. Выбор между ними сделает весь Израиль — все человечество, — мы знаем, какой.
Этим-то созвучием имен: «Иисус Назорей — Иисус Варавва», и наведен был, вероятно, Пилат на простейшую и, как ему казалось, счастливейшую мысль: хитрого Ганана перехитрить, поймать в ловушку и спасти Невинного Помня, как встречен был «царь Иудейский», пять дней назад, в торжественном шествии в Иерусалим, мог ли сомневаться Пилат в выборе народа между «двумя Иисусами»?
Итак… сказал им: кого же хотите, чтобы я отпустил вам: Иисуса Варавву или Иисуса, которого вы называете Мессией-Царем? (Мт. 27, 17.)
Тогда закричали все. не Его, но Варавву! (Ио. 18, 40).
Вряд ли понял Пилат сразу, что сделал; но вдумался — понял: «перехитрил Ганана, поймал в ловушку, спас Невинного!» — внутренне скрежетал на себя зубами. Хуже всего было то, что поставить рядом с осужденным на смерть злодеем Невинного — косвенно признать и Его достойным казни.
Крик в толпе усиливался; надо было что-нибудь решить.
Что же хотите вы, чтобы я сделал с тем, кого называете вы «царем Иудейским»? (Мк. 15, 12)
Только что это сказал, понял Пилат, что сделал новую глупость.
Распни Его, распни!
закричали все (Ио. 19, 6).
Снова Пилат возвысил голос:
…какое же зло сделал Он?
Если бы эти беснующиеся могли что-нибудь слышать, какую страшную силу имел бы для них этот вопрос, в устах язычника — «пса»!
Я ничего достойного смерти не нашел в Нем. Итак, наказав Его, отпущу. (Лк. 23, 22.)
Но еще сильнее закричали все:
если отпустишь его, ты не друг кесарю: всякий, делающий себя царем, — противник кесарю! (Ио. 19, 12).
Глупость за глупостью, — увязал Пилат в трясине. Понял, что уже не Иисуса надо спасать, а себя. Медленно проплыли перед глазами его, в желтом тумане хамзина, две красные тени, — страшный старик на Капрее и подлый наушник его, Сейан.
Бедный Пилат! Тщетно унизил «величие» римского суда, majestas immensa Romana; тщетно метался между Гаввафой и Преторией. Будет, может быть, спокойнее, когда увидит воду, мутнеющею от крови растворенных жил.
Услышав это слово («ты не друг кесарю»)… сел Пилат на судейское место. (Ио. 19, 13), —
«курульное кресло», осененное римским орлом, держащим в когтях, над пуком связанных копий, дощечку с четырьмя заповедными буквами: S. P. Q. R. — Senatus Populusque Romanus.
На площади сделалась вдруг тишина: знали все, что когда судия сел на судейское место, то объявлен будет приговор.
Ликтор, подойдя к Пилату, подал ему две сложенные восковые дощечки — письмо Клавдии. [907]
Праведнику тому не делай никакого зла, потому что я сегодня во сне много за Него пострадала (Мт. 27, 19), —
прочел Пилат.
Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблется ось мировая? [908]
Сломится ось еще не совсем, — снова починится; но по тому же месту сломится опять, уже совсем, и рухнет всей своей тяжестью. Сидя в мутнеющей от крови воде, вспомнит Пилат, как сидел тогда на Гаввафе, спасая Невинного.
Поднял руку судия, не смея взглянуть в лицо Подсудимого, и сказал:
вот Царь ваш!
Но они закричали: возьми, возьми, распни Его!
Пилат говорит им: царя ли вашего распну? Первосвященники же отвечали: нет у нас иного царя, кроме кесаря! (Ио. 19, 14–15.)
Лучше играть в руку Ганану нельзя было, чем играл Пилат, сам на свою голову бунтуя народ.
