Бернард Больцано - Колядко Виталий Иванович (книга регистрации txt) 📗
Особого внимания заслуживают критические замечания чешского философа в адрес других учений об истине, например в адрес теории общезначимости. Истина рассматривается в ней как общезначимое суждение, или положение; признание большинством какого-либо суждения считается существенным признаком его истинности. Больцано справедливо возражает против такого взгляда. Истина объективна, а поэтому признание или непризнание ее истиной для нее совершенно случайно. Истина может быть известна немногим и даже неизвестна никому (см. 21, 1, 132). Отстаивание Больцано объективности истины заходит слишком далеко. Он не видит, что истина возможна только как продукт социальной деятельности. Но критика Больцано теории общезначимости, субъективистского критерия и определителя истины актуальна и до сих пор. В современной буржуазной философии широко распространены концепции интерсубъективности, в которых объективность истины отождествляется с общезначимостью. Однако, как верно указывал В. И. Ленин, если человек обладает истиной, то, значит, в ней имеется такое содержание, которое независимо от человека и человечества (см. 6, 123–133).
Больцано считает также неправильным утверждение, что основной признак истины — постоянство в признании какого-либо положения. Ни широта распространения, ни длительность существования во времени не могут служить определяющими свойствами истины. Истина, конечно, может быть признаваема многими и длительное время, но признак свойства, как указывает Больцано, не является самим свойством. Так, признаком невиновности человека может быть его веселое настроение, но веселое настроение не является самой невиновностью (см. 21, 1, 135).
Философ возражает также против попыток представить критерием истины соответствие, согласованность предложения с правилами мышления, со всеобщими законами рассудка. Уже Кант говорил, что несогласие нашего знания со всеобщими законами рассудка является лишь отрицательным критерием истины. Но Кант все же остается на позиции теории когерентности, на позиции признания согласованности рационального и опытного знания в самом субъекте в качестве определяющего истину момента. Больцано высказывает несогласие с Кантом и по вопросу о роли общей, или формальной, логики в познании. Немецкий философ отрицал возможность использования логики как инструмента для расширения наших знаний. Больцано рассматривал логические законы как правила, следуя которым мы достигаем истины. Именно поэтому истину нельзя определять через соответствие логическим правилам, так как в этом случае мы делаем круг в определении: законы мышления определяются как правила достижения истины, а истина — как соответствие этим правилам мышления. Разделение истины на формальную и материальную Больцано не удовлетворяет. Формальной истиной он называет истину, выводимую из другой только по своей форме. Но в данном случае, считает философ, термин «непротиворечивость» подходит больше, чем выражение «формальная истина» (см. там же, 141–142). Такое, например, предложение, как «Имеются треугольники с тремя прямыми углами», каким бы оно ни было ложным, можно назвать формальной истиной, так как оно не противоречит тем предложениям, которые выводятся из него только по своей форме. Чешский мыслитель совершенно правильно утверждает, что, если мои представления о предмете находятся в непротиворечивой системе, т. е. не противоречат друг другу, согласованы друг с другом, из этого вовсе не следует, что они имеют свойство объективной истинности. Чтобы быть объективной истиной, они должны быть согласованы с предметами, соответствовать им. Эта критика Больцано может быть использована и против современных теорий когерентной истины позитивистов.
Критика Больцано других учений об истине состоит главным образом в указании на их противоречия и непоследовательность. Философ не стремится выяснить ни исторических, ни психологических, ни каких-либо других обстоятельств и причин заблуждений своих предшественников, и это не случайно. Глубокое убеждение в наличии раз навсегда данного знания в виде совокупностей истин-в-себе и их связей затрудняет или даже совсем исключает социально-исторический подход к процессу познания. Стремясь строго отделить логическое, т. е. несуществующее, от онтологического, от бытия, мыслитель невольно начинает уравнивать одно с другим. Но когда не ясна генетическая связь логики с миром, то сама логика превращается в особый мир, загадочный и непонятный. Философ, например, говорит, что не знает, какова природа связи между понятиями в суждении. Единственное, что известно, — это влияние понятий друг на друга (см. 21, 3, 109; 110). Если предложение-в-себе и представление независимы от реальных вещей и событий, то, естественно, нельзя найти никаких оснований для связи представлений, понятий в предложении. Для материалистической теории отражения связь понятий в конечном счете отражает реальную связь вещей и свойств в мире.
Больцано не может также с уверенностью сказать, имеются или нет (хотя он и предполагает, что имеются) последние истины, для которых нельзя указать понятий в качестве оснований. Он говорит, что не знает на этот счет никакого доказательства, которое его удовлетворило бы (см. 21, 2, 374). Достаточно убедительным подтверждением той мысли, что Больцано невольно, сам того не желая, онтологизирует истину, являются его собственные критические замечания по поводу отдельных положений «Наукоучения», высказанные им в письме к Циммерману от 1848 г. Мыслитель говорит, что заглавие первого раздела первой части учения об основаниях «Существование истин-в-себе» очень неподходящее (см. 82, 90). Действительно, название не соответствует тексту, в котором философ настойчиво подчеркивает несуществование истин-в-себе в отличие от существования мира вещей. Понятийное значение совершенно отделяется от своей языковой оболочки, от мышления, от природной и социальной реальности и поэтому неизбежно становится самостоятельной сущностью, обладающей собственным существованием. Противоречивое единство процесса мышления и его результата, изменчивости мира и относительного постоянства средств его познания, являющееся необходимым условием познавательной деятельности, ускользает от внимания Больцано. Ленин указывал: «Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движения, не прервав непрерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление, — и не только мыслью, но и ощущением, и не только движения, но и всякого понятия.
И в этом суть диалектики» (7, 233). Чешский мыслитель останавливается на одной стороне противоречия — на прерывности, огрублении, не учитывая связи с другой стороной — изменчивостью, движением. Кажется парадоксальным, но та же абсолютизация логического позволила Больцано провести ряд важных различий в понятиях логики. Это оказалось возможным только потому, что в данных случаях философ не наделял логические понятия самостоятельным бытием, не путал логику с онтологией, логическое «существование» с реальным существованием.
Самой трудной для Больцано оказалась проблема отношения объективных истин, знания к миру и реальной познавательной деятельности. Но и здесь он в некоторых случаях дает более правильное решение вопросов, касающихся структуры познания, чем Лейбниц или даже немецкий классический идеализм.
В решении центральных проблем теории познания чешский философ примыкает к рационализму, следуя прежде всего за Лейбницем. Но он не просто воспроизводит учение своего предшественника, а продолжает и значительно исправляет его. Исходным же пунктом рассуждений философа о познании явилась система Канта. Пожалуй, трудно найти хотя бы одно положение кантовской философии, которое осталось бы без критических замечаний Больцано. В пражском наследии мыслителя хранится завещание, в котором он оставляет одному из своих друзей портрет Канта с таким обращением: «Не потому, что я разделяю мнения этого превозносимого всеми мудреца, но, напротив, чтобы каждый взгляд на этот портрет напоминал Вам, что нужно сделать целью своей жизни исправление в меру своих сил путем распространения отчетливых понятий тех опасных заблуждений, причиной которых, сам того не подозревая, в Германии стал Кант благодаря своей философии» (цит. по: 48, 403).
