Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич (читать книги без регистрации TXT) 📗
Очень вероятно, что была такая минута, секунда, миг, почти геометрическая точка времени, когда, видя этого идущего к ним человека с тихим лицом, с тихими словами:
«Это Я», —
они отступили назад (Ио. 18,16) —
отшатнулись, попятились вдруг в нечеловеческом ужасе, — Иуда, должно быть, первый: только теперь понял он, как страшно верен был знак: «Кого я поцелую, Тот и есть». Только теперь узнал он то, что хотел и не мог узнать до конца, — что это Он.
Если бы миг продлился, точка протянулась бы в линию, то они испытали бы нечто подобное тому, что хотел испытать Филипп:
Господи! покажи нам Отца, и довольно для нас (Ио. 14, 8),
и что испытал Моисей, услышав глас Божий из пламенеющего огня в Неопалимой Купине, когда «закрыл лицо свое, потому что боялся увидеть Бога» (Исх. 3, 6). И произошло бы в действительности то, что могло произойти только в мистерии:
отступили назад и пали на землю (Ио. 18, 6), —
неимоверным видением, как громом пораженные: в «немощном», «бесславном», [858] презренном людьми — торжествующий Царь, —
Rex tremendae majestatis,
Царь ужасного величия, —
Тот, Кто явится в последний день мира, когда люди скажут горам и камням:
падите и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца. (Откр. 6, 16–17)
Но миг не продлился, точка не протянулась в линию, и все исчезло: было, как бы не было. Схвачен, связан, осужден, избит, поруган, осмеян, оплеван, распят. Но, может быть, где-то в душе их осталась для них самих почти невидимая, почти геометрическая точка ужаса, как бы молнийного ожога неизгладимый знак — незаглушимый вопрос:
«Не был ли это Он?»
И если бы мы все, маленькие и большие, сегодняшние и завтрашние, отчасти и совсем Иуды Предатели, были там, в Гефсимании, и видели Его, идущего к нам, с тихим лицом, с тихим словом: «Это Я», то, может быть, упали бы и мы к Его ногам, как громом пораженные, и узнали бы, наконец, что это Он.
8. СУД КАИАФЫ
Сердце паука сладкою дрожью дрожит от первого жужжания пойманной мухи: так дрожало сердце первосвященника Анны в Гефсиманскую ночь в загородном доме его, Ханейоте, на горе Елеонской. Вслушиваясь в мертвую тишину, вглядываясь в медленно, в часовой склянке текущий песок, ожидал он условленного часа — конца третьей стражи ночи. Медленно сыплется, желтой струйкой льется песок в склянке часов из верхнего шарика в нижний; все пустеет верхний, нижний — все наполняется; когда же верхний совсем опустеет, перевернуть склянку, и опять желтая струйка польется.
Смотрят ветхие, вечные глаза, как сыплется вечный песок.
Кружится, кружится ветер, на ходу своем. Чтό было, тό и будет… и нет ничего нового под солнцем Нечто бывает, о чем говорят. «Смотри, вот новое» Но и это было в веках. (Еккл. 1,6 — 10.)
Знает мудрый Ганан, что в эту ночь будет новое, чего никогда, от начала мира, не было и до конца не будет и что это сделает он, Ганан. Мир спасет, и этого никто никогда не узнает? Нет, узнают когда-нибудь все, отчего и кем спасен мир, и поклонятся Ганану, и скажут: «Слава Ганану, первосвященнику Божию, величайшему из сынов человеческих! Он исполнил Закон: „Имени Божия хулитель да умрет; да побьет его камнями народ“». — «Если восстанет среди тебя, Израиль, пророк и явит пред тобою чудо и знамение… и скажет: „Пойдем вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем им поклоняться“, то не слушай, Израиль, пророка сего… и да не пощадит его око твое; не жалей его и не покрывай его, но убей».
Это сделает Ганан: убьет Беззаконника, Обманщика, Обольстителя, mesith, рабби Иешуа. Блажен ты, Израиль! Кто подобен тебе, народ, хранимый Господом? Кто блаженнее всех в Израиле? Мудрый Ганан.
Морщатся старые, бледные губы в усмешку. Глупые люди! все боятся Обманщика, думают: «А что если Он — Тот, Кому должно прийти?» Одни боятся Его, а другие — народ, как бы не побил их камнями. «Лучше, — говорят, — убьем Его потихоньку где-нибудь в темном углу, зарежем или удавим, так, чтоб никто не узнал и не было возмущения в народе». Знает и мудрый Ганан, какую игру с кем играет, но не боится: нет, в темном углу не зарежет, не удавит, не побьет камнями Беззаконника; вознесет Его высоко от земли на древо проклятое, Господу повесит пред солнцем, чтобы увидел весь народ, как Закон исполняется. Чисто дело будет сделано: все по закону, йота в йоту, черта в черту. Но мир не узнает до времени, кто это сделал: сух из воды выйдет Ганан, чужими руками жар загребет: враг, Пилат, распнет Иисуса Врага.
Все уже готово — стоит только Ганану хлопнуть в ладоши, и начнется игра, такая же, как в кукольных римских театрах: спрятавшись под сценой, будет дергать за невидимые нити Ганан, и запляшут все куклы, от Каиафы до Пилата, и не будут знать, кто их двигает. Быть вездесущим, всемогущим и невидимым, — вот блаженство Ганана.
Вздрогнул, очнулся, открыл глаза, вгляделся в склянку часов: желтая струйка песка уже не льется; нижний шарик полон, верхний — пуст: остановилось время в вечности.
Вдруг, в тишине, послышался далекий звук: ближе, все ближе, все громче гул голосов. Вот уже на дворе — в доме — на лестнице: «Он!»
…Воины, и тысяченачальники, и служители Иудейские, схватив Иисуса, связали Его и отвели… к Анне. (Ио. 18, 12–13.)
Так по свидетельству IV Евангелия. Имя Анны-Ганана упомянуто в нем одном. Странно забыли его синоптики: как будто он покрыт и для них той же шапкой-невидимкой, как Иуда. [859] Очень вероятно, что свидетельство Иоанна исторически подлинно: Иисуса, только что схваченного, отвели не в далекий дом Каиафы, в Иерусалиме, а в близкий, тут же, на Масличной горе, дом Анны.
Марк об этом забыл, но помнит Иоанн (18, 15), давний, хороший «знакомец» первосвященника Анны. Диаволова шапка-невидимка поднялась на нем чуть-чуть, только перед Иоанном, чтобы тотчас же снова опуститься уже навсегда.
Следовали за Иисусом Петр Симон и другой ученик; ученик же сей был знаком первосвященнику (Анне), и пошел с Иисусом в первосвященников двор. (Ио. 18, 15.)
Здесь-то, во дворе, давний «знакомец» Ганана, γνωστός, «любимый ученик» Иисуса, и мог узнать кое-что о том, что происходило в доме между Иисусом и Анною на первом тайном допросе.
Спрашивал Его первосвященник об учениках Его и об учении Его. (Ио. 18, 19).
Явное учение знал, должно быть, хорошо; спрашивал о тайном, что видно и по ответу Иисуса:
Я говорил миру явно, παρρησία, тайно же, не говорил ничего. (Ио. 18, 20).
Это, конечно, в устах Иисуса невозможный ответ. [860] Многое открывал Он ученикам тайно, «в темноте, на ухо», — это лучше всех должен был знать «любимый ученик» Его. «Тайна царства Божия дана вам (одним), а тем, внешним, все бывает в притчах-загадках,» (Μκ. 4, 11). — «Вот теперь Ты говоришь явно и притчи-загадки не говоришь никакой; видим теперь, что Ты знаешь все» (Ио. 16, 29–30): только теперь увидели, на Тайной Вечере. «Грозно повелевает» Иисус ученикам Своим не сказывать никому о том, что Он — Мессия, Христос, и о том, что было на горе Преображения, и о том, что «Сыну человеческому должно пострадать, быть убиту и в третий день воскреснуть», — вот сколько тайн.
Перед Каиафой, перед Пилатом, Иродом, перед всеми судьями и палачами своими, Иисус молчит; более чем вероятно, что и перед Анной молчал.
Кажется, очень древнее и, хотя лишь смутное, грубо искаженное, но все же драгоценное, потому что единственное внеевангельское свидетельство о том, что могло происходить на этом первом допросе Анны, уцелело в Талмуде.
Речь идет здесь о том, как должно ловить в западню «обольстителя», mesith, учащего народ служить «иным богам» («Бог иной» в учении рабби Иешуа, как понимают его законники, — Он Сам). Хитростью заманивают «обольстителя» в дом, где прячут двух свидетелей, чтобы могли они видеть и слышать все, что скажет обвиняемый; сажают его посередине комнаты, где свет от множества лампад и свечей падает прямо на лицо его, так, чтобы малейшее в нем изменение видно было тем двум спрятанным свидетелям, и выманивают у него «богохульство», gidduph.
