Иисус неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич (читать книги без регистрации TXT) 📗
Если две тысячи лет, от Павла, учившего во дни Нерона-Зверя:
нет власти не от Бога (Рим. 13, 1), —
до нынешних церковных политиков христианство «входит в зеркало», ищет путей в западне, то можно по этому судить, как и здесь, в учении о власти, все еще неизвестен Христос-Царь Неизвестный.
И не могли уловить Его в слове… и, удивившись ответу Его, замолчали. (Лк. 20, 26.)
Кончено второе искушение, начинается третье.
В тот же день приступили к Нему саддукеи, которые учат, что нет воскресения мертвых. (Мт. 22, 23.)
Скептики-циники, а может быть, и тайные безбожники (Бог для них — Закон), думают они о смерти, как первый саддукей, царь Соломон:
нет у человека преимущества перед скотом… Все идет в одно место, вышло из праха и в прах отойдет. (Еккл. 3, 19–20).
Странным приключением семи братьев — семи мужей одной жены на том свете — этим «скверным анекдотом» в вечности — сводят они воскресение мертвых к нелепости, самое святое делают смешным.
В первом искушении хотят уничтожить тайну Рождества: Сына Единородного спрашивают: «Кто дал Тебе такую власть?» «Тайну жизни Его — царство Божие — хотят уничтожить во втором искушении податью кесарю, а в третьем — тайну смерти Его — Воскресение.
Будучи еще в живых, обманщик тот сказал: „Через три дня воскресну“» (Мт. — 27, 63), —
это могли бы они узнать в Четверг или Пятницу от Иуды Предателя; но в Понедельник — от кого, если не от «отца своего, диавола»?
Весело, должно быть, опять слушателям видеть, как маску с лицемеров срывает Иисус.
Этим ли приводитесь в заблуждение, не зная Писаний, ни силы Божией?
Ибо когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах.
А о мертвых, что воскреснут, разве вы не читали в книге Моисея, как Бог при купине сказал ему: «Я есмь Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова»? (Мк. 12, 24–26.)
Бог не есть Бог мертвых, но живых, ибо у него все живы. (Лк. 20, 38.)
Это значит «ваш отец — диавол», «человекоубийца от начала» (Ио. 8, 47, 44), — мертвый бог мертвых.
Только что были смешны — и вот страшны. Это третий по лицу их удар бича Господня.
И слыша, народ дивился учению Его. И никто не мог отвечать Ему ни слова; и с того дня никто уже не смел спрашивать Его. (Мт. 22, 33, 46.)
Все искушения победил. «Весь народ прикован был к устам Его; слушал Его с услаждением». Но что же дальше? Слушали, слушали и «разошлись по домам» (Ио. 7, 53), к малым делам и делишкам своим, «кто на поле свое, а кто на торговлю свою (Мт. 22 5). „Все сойдет на нет, игра будет вничью“, — могли надеяться враги Господни. В слове неуловим для врагов, но и для друзей тоже: слишком „пререкаемое знамение“ для всех.
Прямо на прямой вопрос: „Можно ли давать подать кесарю?“ — так и не ответил. Слишком тонкое жало насмешки осталось для народа невидимым, противоядие — бездейственным, а яд, может быть, вошел в сердце. [749]
Ясным казалось одно: начал делом — кончил словом; поднял бич — поднял меч и опустил; мог бы овладеть Царством и не захотел. [750]
В славянском кодексе Иосифа Флавия найдена, кажется, очень древняя, потому что слишком очевидно противо-христианская, должно быть, иудейская, вставка, где уцелело исторически подлинное, хотя и очень смутное воспоминание о том, что происходило тогда в Иерусалиме.
Многие сердца воспламенялись надеждой, что народ иудейский может быть освобожден им (Иисусом) от римского ига. Он же находился, обыкновенно, перед городом, на Масличной горе, —
(каждый день уходил на ночь из Иерусалима в Вифанию, по свидетельству Марка и Матфея), —
где творил исцеления, будучи окружен ста пятьюдесятью учениками и множеством народа. И, видя, что может он совершать словом все, чего ни захочет, открыл ему народ желание свое: чтобы, войдя в город, перебил он римских воинов с Пилатом и воцарился. Но этого он (Иисус) не захотел». [751]
Если бы человек с горящим факелом, войдя в пороховой погреб осажденной крепости, остерегался тщательно, чтобы ни одна искра не упала в порох, то осаждающие могли бы подумать: «Трусит он или изменил, предал нас врагу?» Так об Иисусе мог думать народ.
Здесь, в Иерусалиме, повторяется то же, что там, в Вифсаиде, по Умножении хлебов: народ хочет сделать Иисуса царем, и Тот, как будто сначала согласившись, потом отвергает царство — «обманывает» всех. Этого Ему никогда народ не простит. Те же уста, что возглашали «Осанна!» — завопят: «Распни!»
Около всякой трагедии, личной и общей, происходит то, что можно бы назвать «духовным вихрем» или «водоворотом». Души вовлекаются в него, как частицы воды в водоворот, или частицы воздуха — в вихрь. Кажется, и около этой величайшей из вех человеческих трагедий — Страстей Господних — образовался «духовный вихрь» такой силы, какой не было и не будет уже никогда во всемирной истории. Кажется, все приближающиеся к этой трагедии, от Петра до Иуды, от Пилата до Ганана, более или менее смутно чувствуют, что в ней решаются вечные судьбы не только каждого из них в отдельности, но и всего Израиля, а может быть, и всего человечества. Сколько бы люди ни уходили от этого великого дела к малым делам и делишкам своим, «кто на поле свое, а кто на торговлю свою», — с каждым из них могло случиться то же, что с Симоном Киринеянином, который, идучи с поля, попал нечаянно под крест (Мк. 15, 21); каждый более или менее смутно чувствовал агонию общую по неимоверно растущему в нем самом нагнетению ужаса, как бы раздавливающему все, психическому давлению атмосфер.
Очень вероятно, что Иисус провел в Иерусалиме более семи дней (немногим, впрочем, более): семь дней Страстей Господних — символически-образное, священное, как во всех мистериях, число. [752] Но также вероятно, что в неудержимо стремительном у синоптиков беге событий к одной последней точке, в их неимоверной сжатости, сгущенности (по закону трагического действия — «единству времени»), уцелело исторически подлинное воспоминание о том, что люди действительно переживали в эти, по счету Марка и Матфея, пять дней, от Серого Понедельника до Черной Пятницы: это — как бы сжатость, сгущенность воздуха в вихре, а вихрь — Агония. Кажется, лучше всего это понял Иоанн.
Многие в народе говорили: «Он точно пророк».
Другие же говорили: «Это Христос (Мессия)». А иные: «Разве из Галилеи придет Христос?»
…Итак, произошла о Нем распря в народе. (Ио. 7, 40–42.)
«Распря», может быть, не только в народе — во всех, но и в каждом.
Бесом Он одержим и безумствует; что слушаете Его? (Ио. 10, 20)
Кто это говорит сегодня, может быть, скажет завтра: «Это Христос», — и почти поверит этому, — почти, но не совсем; верит сегодня, а завтра опять усомнится:
не знаем, откуда Он. (Ио. 9, 29.)
Если этого не знают одни, то другие слишком хорошо знают:
не Иисус ли это, Иосифов Сын, которого отца и мать мы знаем?
Как Он говорит: «Я сошел с небес»? (Ио. 6, 42.)
Вместо слишком для нас привычного Иисуса Плотника представим себе Иисуса портного, столяра или сапожника, и мы сразу поймем, а может быть, и простим негодование и ужас тех, кто слышит, что сапожник этот, столяр или портной есть «от начала Сущий», что Им «небеса сотворены» и что Он «грядет одесную Силы на облаках небесных» (Мк. 14, 62). Только что ел головку чеснока, отирал пот с лица или ступал босыми ногами по грязным лужам иерусалимских улиц — и вдруг: «Я сошел с небес».
Я и Отец — одно. — Тут опять… схватили каменья, чтобы побить Его.
Иисус же сказал им: много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за которые из них хотите побить Меня камнями?
