Собрание сочинений. Том 10 - Маркс Карл Генрих (читать книги онлайн без txt) 📗
III
Разделение власти между провинциальными хунтами спасло Испанию от первой волны наполеоновского нашествия не только тем, что во много раз усиливало способность страны к сопротивлению, по и тем, что оставляло нападающих в неведении относительно того, куда им следовало направлять удары; в самом деле, французы были в полном недоумении, обнаружив, что центр сопротивления испанцев находится всюду и нигде. Тем не менее, вскоре после капитуляции Байлена и эвакуации Мадрида Жозефом потребность в создании какого-либо правительственного центра начала ощущаться повсюду. После первых успехов раздоры между провинциальными хунтами настолько усилились, что, например, генералу Кастаньосу лишь с трудом удалось удержать Севилью от похода против Гранады. В результате французская армия, которая — за исключением корпуса маршала Бесьера — отступила в полнейшем беспорядке на линию Эбро и легко могла быть рассеяна или, во всяком случае, оттеснена обратно за границу, если бы ее энергично преследовали, получила возможность оправиться и занять сильную позицию. Но общенациональный протест против мелкого соперничества хунт и беспечной laissez faire [нерадивости. Ред.] командиров был вызван, главным образом, зверским усмирением восстания в Бильбао генералом Мерленом [252]. Настоятельная необходимость координировать военные операции; уверенность в том, что Наполеон не замедлит появиться во главе победоносной армии, набранной на берегах Немана и Одера и в Прибалтике; потребность в центральной власти для заключения договоров о союзе с Великобританией и другими державами, а также для поддержания связи с испанской Америкой и взимания с нее налогов; наличие в Бургосе французской центральной власти и необходимость противопоставить
чужой святыне свою — таковы были обстоятельства, под давлением которых севильская хунта, скрепя сердце, отказалась от своего неопределенного и в сущности номинального верховенства и предложила различным провинциальным хунтам избрать из своей среды по два депутата, собрание которых образовало бы Центральную хунту, причем провинциальные хунты должны были сохранить за собой внутреннее управление соответствующими областями,
«однако при условии надлежащего подчинения центральному правительству».
Таким образом, Центральная хунта в составе 35 депутатов от провинциальных хунт (34 собственно испанских и один с Канарских островов) собралась в Аранхуэсе 25 сентября 1808 г., как раз накануне того дня, когда властители России и Германии пали ниц перед Наполеоном в Эрфурте [253].
В условиях революционного времени судьбы армии еще ярче отражают подлинную природу гражданского правительства, нежели в обычной обстановке. Центральная хунта, призванная изгнать неприятеля из Испании, сама была силой французского оружия изгнана из Мадрида в Севилью, а из Севильи в Кадис, где ее ждал бесславный конец. Ее правление ознаменовалось рядом позорных поражений, уничтожением испанских армий и, наконец, превращением регулярных военных действий в отдельные операции герильи. Вот что заявил испанский дворянин Уркихо командующему военным округом Кастилии Куэсте 3 апреля 1808 года:
«Наша Испания представляет собой готическое здание, сложенное из разнородных элементов; в ней столько же различных сил, привилегий, законодательств и обычаев, сколько провинций. В ней решительно нет того, что в Европе называют общественным духом. Эти причины всегда будут препятствовать установлению у нас какой-либо центральной власти, достаточно прочной, чтобы объединить наши национальные силы».
Итак, если фактическое положение Испании в эпоху французского нашествия ставило величайшие препятствия на пути создания революционного центра, то самый состав Центральной хунты делал ее неспособной справиться с тем ужасным кризисом, в котором очутилась страна. Слишком многочисленная и слишком случайная по составу, чтобы стать исполнительным органом, хунта в то же время была слишком малочисленна, чтобы претендовать на авторитет национального конвента [254]. Уже то обстоятельство, что она получила свою власть от провинциальных хунт, делало ее неспособной преодолеть честолюбие, злую волю и капризный эгоизм этих собраний. Провинциальные хунты, члены которых, как мы показали в предыдущей статье, выбирались сообразно своему положению в старом обществе, а не своей способности создать новое общество, в свою очередь посылали в Центральную хунту испанских грандов, прелатов, сановников Кастилии, бывших министров, высших гражданских и военных чиновников вместо лиц, выдвинутых революцией. Испанская революция с самого начала была обречена на неудачу из-за стремления держаться в границах законности и хорошего тона.
Двумя самыми выдающимися членами Центральной хунты, под знаменами которых сгруппировались имевшиеся там две большие партии, были Флоридабланка и Ховельянос; оба в свое время пострадали от преследований Годоя, оба в прошлом были министрами, а теперь стали инвалидами, состарились в размеренной и педантичной рутине косного испанского режима, торжественная и обстоятельная медлительность которого вошла в пословицу уже во времена Бэкона, который как-то воскликнул: «Пусть смерть придет за мной из Испании, в таком случае она явится в поздний час» [255].
Флоридабланка и Ховельянос являли собой противоположность, которая, однако, вела свое начало от того периода XVIII столетия, который предшествовал эпохе французской революции; первый был плебей-чиновник, второй — аристократ-филантроп. Флоридабланка — сторонник и деятель просвещенного абсолютизма, представителями которого были Помбал, Фридрих II и Иосиф II; Ховельянос — «друг народа», надеявшийся привести его к свободе путем тщательно обдуманной смены экономических законов и литературной пропаганды возвышенных доктрин; оба были противниками феодальных традиций, поскольку один стремился освободить от них монархию, а другой — избавить от их оков гражданское общество. Роль каждого из них в истории страны соответствовала различию их взглядов. Флоридабланка осуществлял высшую власть в качестве премьер-министра Карла III, и его правление становилось деспотично в той мере, в какой он наталкивался на сопротивление. Ховельянос, министерская карьера которого при Карле IV была кратковременной, приобрел свое влияние на испанский народ не в качестве министра, а в качестве ученого, не декретами, а книгами. Флоридабланка, когда политическая буря поставила его во главе революционного правительства, был восьмидесятилетним стариком, сохранившим в неприкосновенности только свою веру в деспотизм и неверие в творческие силы народа. Отправляясь в Мадрид, Флоридабланка оставил в муниципалитете Мурсии тайный протест, гласивший, что он уступает только силе из боязни покушений со стороны народа и подписывает этот протокол специально, чтобы оправдать себя в глазах короля Жозефа за то, что принял мандат из рук народа. Не довольствуясь возвратом к традициям своих прежних лет, он исправлял те мероприятия своего прошлого правительства, которые теперь находил слишком неосмотрительными. Так, в свое время он изгнал иезуитов из Испании [256]; теперь же, едва став членом Центральной хунты, он добился для них разрешения вернуться «в качестве частных лиц». Если он и признавал, что со времени его правления произошла какая-нибудь перемена, то только в том, что Годой, изгнавший и лишивший великого графа Флоридабланку его всемогущества, был сам теперь заменен на своем посту тем же графом Флоридабланкой и в свою очередь подвергнут изгнанию. Таков был человек, которого Центральная хунта избрала своим президентом и которого ее большинство признавало своим непогрешимым вождем.
Ховельянос, стоявший во главе влиятельного меньшинства Центральной хунты, тоже уже состарился и утратил значительную часть своей энергии в длительном и тяжком заключении, которому в свое время подверг его Годой. Но даже в свои лучшие годы он не был человеком революционного действия, а скорее благонамеренным реформатором, слишком разборчивым в средствах и потому неспособным доводить дело до конца. Во Франции он пошел бы вместе с Мунье или Лалли-Толландалем, но ни шагу дальше. В Англии он фигурировал бы в качестве популярного члена палаты лордов. В повстанческой Испании он мог снабжать идеями пылкую молодежь, но в сфере практических действий ему было далеко даже до смиренного упорства Флоридабланки. Не чуждый аристократических предрассудков и потому весьма склонный к англомании в духе Монтескье, этот благородный человек был, казалось, воплощенным свидетельством того, что если в Испании и мог появиться ум, способный к общим идеям, то лишь как исключение и в ущерб личной энергии, которая у испанцев обнаруживается лишь в местных делах.
