Экология разума (Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии) - Бейтсон Грегори
Я не сомневаюсь, что, если бы вы попросили Джорджа Крила оправдать "Четырнадцать пунктов", он бы настаивал на общем благе. Вполне возможно, что эта его маленькая операция спасла в 1918 году несколько тысяч американских жизней. Я не знаю, во сколько она обошлась во Второй мировой войне, а после нее в Корее и Вьетнаме. Я припоминаю, что бомбежка Хиросимы и Нагасаки также оправдывалась общим благом и спасением американских жизней. Было много разговоров о "безоговорочной капитуляции", возможно, потому, что мы сами знали, что никаким условиям заключения мира доверять нельзя. Была ли судьба Хиросимы предопределена в Версале?
Теперь я хочу поговорить о другом важном историческом событии, случившемся в моей жизни приблизительно в 1946- 47 годах. Это был совместный рост нескольких идей, разрабатывавшихся в период Второй мировой войны. Мы можем назвать совокупность этих идей кибернетикой, теорией коммуникации, теорией информации или теорией систем. Идеи генерировались во многих местах. В Вене был Берталанфи, в Гарварде - Винер, в Принстоне - фон Нейман, в лабораториях "Белл Телефон" - Шеннон, в Кембридже - Крэйк (Craik), и т.д. Все эти разрозненные исследования в различных интеллектуальных центрах касались проблем коммуникации, главным образом проблемы того, что же такое организованная система.
Скоро станет ясно, что все, что я говорил об истории и о Версале, было обсуждением организованных систем и их свойств. Теперь я хочу сказать, что мы находимся в процессе выработки определенного объема строгого научного понимания этих весьма загадочных организованных систем. Сегодня наше знание сильно опережает все, что мог сказать Джордж Крил. Он стал прикладным ученым раньше, чем наука дозрела до практических приложений.
Один из корней кибернетики уходит к Уайтхеду, Расселу и тому, что называется Теорией Логических Типов. В принципе, имя - это не поименованная вещь, а имя имени - это не имя, и т.д. На языке этой мощной теории, сообщение по поводу войны не является частью войны.
Или так: сообщение "давайте сыграем в шахматы" не является шахматным ходом. Это есть сообщение на более абстрактном языке, нежели язык игры на доске. Сообщение "давайте заключим мир на таких и таких условиях" не принадлежит той же этической системе, что и военные хитрости в бою. Говорят, что в любви и на войне честно все, и это может быть верно внутри любви и войны, но этика становится несколько другой, когда речь заходит о том, что вне или по поводу любви и войны. Люди веками чувствовали, что предательство при перемирии или переговорах хуже, чем хитрости в бою. Сегодня этот этический принцип получает строгую научную и теоретическую поддержку. Теперь к этике можно применять формализм, строгость, логику и математику. Теперь она стоит на другом основании, нежели просто заклинания и проповеди. Нам не нужно ориентироваться на чувства, иногда мы можем знать, что правильно, а что нет.
Я включил кибернетику в качестве второго важного исторического события моей жизни, поскольку у меня есть, как минимум, смутная надежда, что мы сможем заставить себя честно пользоваться этим новым пониманием. Если мы будем хоть немного понимать, что мы делаем, может быть, это поможет нам найти выход из того лабиринта галлюцинаций, который мы создали вокруг себя.
В любом случае, кибернетика - это вклад в изменение, причем не просто изменение позиции, но также в изменение понимания того, что же такое позиция.
Критерий, который я применил при выборе важных исторических событий (сказав, что важное происходит в те моменты, когда определяется позиция, в те моменты, когда изменяется смещение термостата), взят мной непосредственно из кибернетики. Это те мысли, которые стали обретать форму с 1946 года.
Но свинья - это еще не жаркое. Сейчас у нас есть кибернетика, есть теория игр, есть начальное понимание сложных систем. Но любое понимание может быть использовано для разрушения.
Я думаю, кибернетика - это самый большой кусок, который человечество откусило от плода Древа Познания за последние 2000 лет. Однако большинство таких кусков оказалось совершенно несъедобным - как правило, по кибернетическим причинам.
Кибернетика обладает внутренней целостностью, что может помочь нам не дать ей соблазнить нас на еще большее безумие, но мы не можем рассчитывать, что она убережет нас от греха.
Например, сегодня государственные департаменты некоторых стран используют теорию игр и компьютерную симуляцию как способ принятия внешнеполитических решений. Сначала они идентифицируют то, что кажется правилами игры в международных отношениях. Затем они рассматривают географическое и национальное распределение сил, вооружений, стратегических пунктов, поводов для недовольства и т.д. Затем они просят компьютер рассчитать, каким должен быть наш следующий ход, чтобы наши шансы проиграть игру были минимальными. Компьютер скрежещет, тужится и выдает ответ, после чего возникает искушение подчиниться компьютеру. В конце концов, если вы следуете компьютеру, на вас ложится несколько меньшая ответственность, чем при использовании собственного разума.
Но, следуя совету компьютера, вы самим этим шагом утверждаете, что поддерживаете правила игры, введенные вами в компьютер. Вы подтверждаете правила этой игры.
Без сомнений, нации "по другую сторону" также имеют компьютеры, тоже играют в подобные игры и подтверждают правила игры, введенные ими в их компьютеры. В результате появляется система со все более и более жесткими правилами международных отношений.
Осмелюсь утверждать, что в изменении нуждаются правила международных отношений. Вопрос не в том, что нам лучше сделать в рамках существующих правил. Вопрос в том, как нам уйти от тех правил, по которым мы действовали в течение последних десяти или двадцати лет либо даже со времен Версальского договора. Проблема состоит в изменении правил. Но в той степени, в какой мы позволяем нашему кибернетическому изобретению - компьютерам - заводить нас во все более и более жесткие ситуации, мы фактически злоупотребляем первым обнадеживающим успехом с 1918 года.
Конечно, в кибернетике есть и другие скрытые опасности, многие из которых по-прежнему неизвестны. Например, мы не знаем, какие эффекты могут последовать за компьютеризацией всех правительственных досье.
Однако есть уверенность, что в кибернетике также таятся способы достижения нового и, возможно, более гуманистического подхода, способы изменения нашей философии власти, способы увидеть нашу собственную глупость в более широкой перспективе.
ПАТОЛОГИЯ В ЭПИСТЕМОЛОГИИ*
* Bateson G. Pathologies of Epistemology. Данная статья была зачитана на Второй Азиатско-Тихоокеанской конференции по проблемам психического здоровья 1969 года, проходившей в Восточно-Западном Центре (Гавайи).
Первым делом я хочу, чтобы вы приняли участие в маленьком эксперименте. Я попрошу вас проголосовать. Кто согласен с тем, что вы видите меня? Я вижу поднятые руки; это значит, что сумасшествие любит компанию. Разумеется, в действительности вы не видите меня. То, что вы "видите", - это ворох кусочков информации обо мне, которую вы синтезируете в зрительный образ. Этот образ делаете вы. Это так просто.
Утверждение "я вижу вас" (или "вы видите меня") содержит в себе то, что я называю "эпистемологией". Оно содержит в себе предположение о том, как мы получаем информацию, что такое информация, и т.д. Когда вы говорите, что "видите" меня и поднимаете руки с невинным видом, вы фактически соглашаетесь с определенными утверждениями о природе знания и о природе вселенной, в которой мы живем.
Я настаиваю, что многие из этих утверждений ложны, даже несмотря на то, что мы все их разделяем. В таких эпистемологических утверждениях ошибка не так легко обнаруживается и не так быстро наказывается. Вы и я способны передвигаться по миру, прилететь на Гавайи, читать статьи по психиатрии, найти свое место за столом и вообще функционировать разумно как человеческие существа, несмотря на очень глубокую ошибку. Ошибочные предпосылки все равно работают.
