Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика - Гегель Георг Вильгельм Фридрих (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗

и результат покажет, насколько такое мнение было обосновано. Но

если бы бездарный живописец или плохой поэт утешались тем, что

внутри их душа преисполнена высокими идеалами, то это — плохое

утешение, и когда они выставляют требование, чтобы их судили не

по тому, что они дали, а по их намерениям, то такая претензия

справедливо отклоняется как пустая и необоснованная. Часто бывает также и

наоборот, а именно, что при суждении о других людях, давших нечто

хорошее и значительное, пользуются ложным различением; между

внутренним и внешним для того, чтобы утверждать, что это — лишь

их внешнее, внутренне же они стремятся к чему–то совершенно

другому, к удовлетворению своего тщеславия или других таких же

достойных порицания страстей. Это — воззрение зависти, которая,

будучи сама неспособной свершить нечто великое, стремится низвести

великое до своего уровня и таким образом умалить его. В противовес

этой точке зрения, следует напомнить о прекрасном афоризме Гёте, что

против великих достоинств других людей нет другого средства

спасения, кроме любви. Если же, далее, видя похвальные дела других,

говорят о лицемерии, чтобы свести их значение к нулю, то мы должны

против этого заметить, что хотя человек может в том или другом

отдельном случае притворяться и многое скрывать, он, однако, не может

скрыть своей внутренней природы вообще, которая непременно

проявляется в decursus vitae, так что также и в этом отношении можно

сказать, что человек есть не что иное, как ряд его поступков. В

особенности грешила в новейшее время перед великими историческими

личностями и искажала их истинный облик так называемая

прагматическая историография своим противным истине отделением внешнего

от внутреннего. Вместо того, чтобы удовлетвориться простым

рассказом о великих делах, совершонных героями всемирной истории, и

признать их внутренний характер соответствующим содержанию их

дел, историки–прагматисты считали себя в праве и обязанными

выискивать мнимые скрытые мотивы, лежащие за собщаемыми ими явными

фактами. Они полагали, что историческое исследование обнаруживает

тем большую глубину, чем больше ему удается лишить доселе

почитавшегося и прославлявшегося героя его ореола и низвести его в

отношении его происхождения и его настоящего значения до уровня

посредственности. Они поэтому часто рекомендовали изучение психоло-

237

гии, как вспомогательной дисциплины такого

историко–прагматического исследования, потому что мы из последней–де узнаем, каковы те

подлинные побуждения, которыми вообще руководится человек в своих

действиях. Но эта психология есть не что иное, как то мелочное знание

людей, которое, вместо того, чтобы рассматривать всеобщие и

существенные черты человеческой природы, делает предметом своего

рассмотрения преимущественно лишь частные и случайные черты

изолированных влечений, страстей и т. д. Впрочем, по отношению к

мотивам, лежащим в основании великих исторических дел, историку,

применяющему этот психолого–прагматический способ рассмотрения,

все же остается выбор между субстанциальными интересами

отечества, справедливости, религиозной истины и т. д. и субъективными и

формальными интересами тщеславия, властолюбия, корысти и т. д.

Но историки–прагматисты выбирают последние, видят в них

настоящие побудительные причины потому, что в противном случае не

получила бы подтверждения предпосылка о противоположности между

внутренним (умонастроением действующего) и внешним (содержанием

действия). Но так как согласно истине внутреннее и внешнее имеют

одно и то же содержание, то мы вопреки этому школьному

мудрствованию должны определенно утверждать, что если бы исторические

герои преследовали лишь субъективные и формальные интересы, они

не свершили бы совершонпых ими дел. Имея в виду единство

внутреннего и внешнего, мы должны признать, что великие люди хотели

того, что они сделали, и сделали то, чего хотели.

§ 141.

Пустые абстракции, посредством которых одно и то же

содержание насильно удерживается в отношении, уничтожаются в

непосредственном переходе одной в другую, снимают себя каждая в другой.

Само содержание есть не что иное, как их тожество (§ 138); они суть

отражение, видимость сущности, положенной как видимость. Через

обнаружение силы внутреннее полагается в существовании; это

полагание есть опосредствование пустыми абстракциями; оно

исчезает внутри самого себя и становится непосредственностью, в которой

внутреннее и внешнее тожественны в себе и для себя и их различие

определено как лишь положенность. Это тожество есть

действительность.

238

С.

Действительность.

§ 142.

Действительность есть ставшее непосредственным единство

сущности и существования, или внутреннего и внешнего. Обнаружение

действительного есть само действительное, так что оно в этом

обнаружении также остается существенным и лишь постольку

существенно, поскольку оно имеется в непосредственном внешнем

существовании.

Примечание. Раньше мы имели, как формы непосредственного,

бытие и существование; бытие есть вообще нерефлектированная

непосредственность и переход в другое. Существование есть

непосредственное единство бытия и рефлексии; оно поэтому—явление,

которое возникает из основания и погружается в основание.

Действительное есть положенностъ этого единства, ставшее тожественным

с собою отношение; оно поэтому не подвержено переходу, и его

внешность есть его энергия; оно в последней рефлектировано внутрь

себя; его наличное бытие есть лишь проявление самого себя, а не

другого.

Прибавление. Действительность и мысль, или, точнее, идея,

обыкновенно тривиально противопоставляются друг другу. Нам поэтому

часто приходится слышать, что, хотя против правильности и

истинности известной мысли нечего возражать, мы, однако, ничего подобного

не встречаем в действительности или ничего подобного не может быть

осуществлено в действительности. Однако те, которые так говорят,

доказывают этим, что они не поняли надлежащим образом ни природы

мысли, ни природы действительности. Говорящим так, с одной

стороны, мысль представляется синонимом субъективного представления,

субъективного плана или намерения и т. п., с другой же стороны,

действительность представляется синонимом чувственного, внешнего

существования. В повседневной жизни, где категории и их обозначения

не так строго различаются, такое словоупотребление, пожалуй,

допустимо, и там может на самом деле случиться, что, например, план

или так называемая идея некоторого плана сама по себе вполне хороша

и целесообразна, но в так называемой действительности не встречается

и при данных условиях не осуществима. Если, однако, абстрактный

239

рассудок завладевает этими определениями и преувеличивает

различие между ними до такой степени, что оно превращается в

установленную и точную противоположность, так что, если верить ему, мы в

действительном мире обязаны выбросить из головы идеи, то должно

во имя науки и здравого разума решительно отвергнуть подобного

рода взгляды. Ибо, с одной стороны, идеи вовсе не обитают только в

нашей голове и идея не есть вообще нечто столь бессильное, чтобы

осуществление или неосуществление ее зависело от нашего произвола.

а она скорее есть вместе с тем безусловно действенное и также

действительное; с другой же стороны, действительность не так дурна и

неразумна, как это воображают никогда не мыслившие или не

ладящие теперь с мыслью, опустившиеся практики. Действительность, в