Рациональность, Наука, Культура - Порус Владимир Натанович (книги полностью .txt) 📗
И сегодня наука о том, "в чем назначение и благо человека", не существует, а рассуждениями на эту тему занимаются - впрочем, без особого успеха - богословы и проповедники, философы и поэты, художники и пророки-подвижники. Но осмелимся ли мы сегодня повторить вслед за Толстым, что наука, лишенная этой "руководящей нити", становится "праздной и вредной забавой"?
Наука теряет органическую связь с главными культурообразующими смыслами, подменяя "безграничность познания" всеохватностью (для чего имеется и удобное оправдание, стократ, казалось бы, подтвержденное практикой: никогда нельзя заранее знать, к каким практическим пользам может вести даже самое отвлеченное исследование) и охраняя пространство своей работы от некомпетентного и агрессивного вмешательства прочными стенами почти уже эзотерической рациональности и постулатами о величайшей ценности "свободного и суверенного" научно-исследовательского труда, об органическом единстве всех и всяческих частей и элементов своей грандиозной системы.
Потеря этой связи ощущается как тревожный симптом, как сигнал неблагополучия, "аварийности" культуры. "Чем более четко научное познание пытается выделить суверенную территорию, определяя свой предмет, объект и метод; чем более замкнутым хотелось бы видеть науке пространство ее интеллектуального и духовного суверенитета в сознании культуры, чем более прочны и устойчивы стены, тем, вероятно, все более и более шатким, зыбким, непрочным грозит оказаться ее самостояние-в-культуре" - пишет Л.В.Стародубцева502, и этот парадокс эхом повторяет сомнения, высказывавшиеся сто и более лет назад, но актуальные и в наше время.
Впрочем, не следует поспешно принимать эти сомнения как инвективы в адрес науки. Иначе мы уподобились бы древним язычникам, наказывавшим плетьми своих идолов, если те не оправдывали надежд и оставались глухими к мольбам. Таковы бывают обвинения науки и ученых в том, что сила знания используется для насилия, что не сбылись мечты о безопасном и обеспеченном благоденствии, что мир техники и сверхиндустрии механизирует жизнь самого человека, что будущее все чаще вырисовывается как кошмар всеобщей катастрофы, что тревога и неудовлетворенность не оставляют нас от рождения до смерти, что умножившиеся знания умножили скорбь.
На фоне уверений о единстве культуры и науки в наши дни все четче вырисовываются контуры разрыва между ними. Научный прогресс уже не воспринимается обществом как неоспоримое доказательство культурного развития: наука и культура становятся безразличными друг другу. "Когнитивное содержание научного прогресса... уже никак не затрагивает нас ни в культурном, ни тем более в политическом отношении" - констатирует Г.Люббе503. Ту же мысль высказывает С.С.Гусев: "Современная наука, выстраивая образ мира, состоящий из теоретических абстракций (связь между которыми определяется не нуждами людей, а принципами конструирования понятийных схем) становится в определенным смысле культурным маргиналом..., теряет связь с исходной задачей, для решения которой она возникала - задачей защиты людей от равнодушия вселенной. В тех "возможных мирах", которыми оперирует современное научное знание, нет места человеку как носителю культуры"504.
Раскрывая тайны природы, наука не приближает к ней человека в его обыденной жизни, с ее надеждами и разочарованиями, радостями и горем, успехами и неудачами. Но не только "маленький человек", все человечество уходит от единства с природой в мир "артефактов", искусственных созданий ума и рук, мир чуждой человеку рациональности. Чтобы жить в этом мире, людям требуется система ориентиров, и они получают ее через каналы образования и воспитания, находящиеся под контролем науки. Но конвейер образования производит огромное количество современных невежд, "образованщину", по выражению А.И.Солженицына. Десять-двадцать лет жизни, отданных образованию, в большинстве случаев дают сумму сведений бесполезных и чуждых "среднему человеку". Специальное образование уводит в туннели частных научных и технических дисциплин, усваиваемых без видимой связи с другими науками и системами знания. Ценность образования, как правило, измеряется прагматическими мерками, соображениями престижа, карьеры, "материальных перспектив".
Научно-техническое развитие подсовывает свои плоды, не требуя даже минимального понимания их природы. Телевидение и компьютеры стали обыденностью, но лишь немногие знакомы с принципами устройства этих приборов. Специалист по электронике может быть абсолютным неучем в экономике или психологии. Предметы из синтетических материалов ничем не напоминают о формулах высокомолекулярной химии, а квантовая физика вряд ли интересует большинство из тех, кто садится в кресло перед лазерным микрохирургическим аппаратом.
Поэтому понятно то, о чем в свое время писал К.Ясперс: "Наука доступна лишь немногим. Будучи основной характерной чертой нашего времени, она в своей подлинной сущности тем не менее духовно бессильна, так как люди в своей массе, усваивая технические возможности или догматически воспринимая ходульные истины, остаются вне ее... Как только это суеверное преклонение перед наукой сменяется разочарованием, мгновенно следует реакция - презрение к науке, обращение к чувству, инстинкту, влечениям. Тогда разочарование неизбежно при суеверном ожидании невозможного: наилучшим образом продуманные теории не реализуются, самые прекрасные планы разрушаются, происходят катастрофы в сфере человеческих отношений, тем более непереносимые, чем сильнее была надежда на безусловный прогресс"505.
И пока современные язычники хлещут своего идола, на место девальвированного образования и дискредитированной науки спешат маги, колдуны, прорицатели и чудотворцы. Они собирают толпы современной "образованщины", ублажают жаждущих и страждущих посулами, находят кратчайшие пути к душам. При этом многие из них называют себя учеными, выступают от имени "подлинной" науки. Видимо, так легче войти в доверие к людям, не утратившим фетишистского преклонения перед наукой. Тьма суеверий не рассеивается в свете рациональной науки, потому что этот свет преломлен в суеверном сознании.
Однако критики науки не только констатируют оторванность науки от "человеческих масс", довольствующихся плодами научно-технического развития, но индифферентных по отношению к ценностям, соединяющих, а не разъединяющих науку и культуру. Они ставят под сомнение даже превосходство достижений научно-технического прогресса над донаучными формами человеческой активности. Прислушаемся к П.Фейерабенду: "Науку всегда ценили за ее достижения. Так не будем же забывать о том, что изобретатели мифов овладели огнем и нашли способ его сохранения. Они приручили животных, вывели новые виды растений, ...обнаружили важнейшие связи между людьми и между человеком и природой... Древние народы переплывали океаны на судах, подчас обладавших лучшими мореходными качествами, чем современные суда таких же размеров и владели знанием навигации и свойств материалов, которые, хотя и противоречат идеям науки, на поверку оказываются правильными, Они осознавали роль изменчивости и принимали во внимание ее фундаментальные законы... Изобретатели мифа положили начало культуре, в то время как рационалисты и ученые только изменяли ее, причем не всегда в лучшую сторону"506.
Демагогия? Она бросается в глаза, и не нужно больших усилий, чтобы найти контраргументацию, разрушающую эти дерзкие эскапады. Но опять же - не будем спешить. За демагогической оболочкой скрывается реальная проблема. Рассуждения П.Фейерабенда перекликаются с констатациями К.Ясперса. Если ценность науки измерять только ее практическими применениями (в этом и состоит "провокация" - сравнивать значимость мифогенной и наукогенной культур по одной и той же шкале оценок, как бы "забывая" об исторической изменчивости самих критериев сравнения, не говоря уже о масштабах и динамике сопоставляемых явлений), то одного существования ядерного или космического оружия достаточно, чтобы поставить эту ценность под сомнение.
