Невидимый современник - Лучник Николай Викторович (читать книги полные .TXT) 📗
Я беру две книжки — учебник физики и определитель растений. В первой написано: «Ампер — такая сила постоянного тока, который при прохождении через раствор азотнокислого серебра выделяет 1,118 миллиграмма серебра за 1 секунду». А во второй читаю: «Седум пурпуреум — Заячья капуста пурпуровая. Ст. 25–50, красноватые». Это значит, что стебли имеют длину от 25 до 50 сантиметров и красноватый цвет. Поразительная разница в точности определений — не правда ли? И действительно, сколько бы раз физик ни ставил опыт, при достаточной точности приборов он всегда будет получать 1,118 миллиграмма серебра. А биолог, с какой бы точностью ни измерял разные экземпляры растений, — все равно не добьется одинаковых цифр. И дело здесь не в точности измерений (значит, не в точности науки), а в изменчивости объектов.
Биологические объекты изменчивы, но это вовсе не значит, что их нельзя точно изучать и точно описывать. Только это посложнее, чем в физике. Физикам, чтобы характеризовать какую-то величину, обычно достаточно одного числа (например, 1,118 миллиграмма). А биологу, чтобы точно описать, скажем, длину стебля определенного вида растений, нужно указать, как часто встречаются растения каждой данной длины.
У изменчивости свои законы. Наиболее часто встречаются растения со средней длиной стебля. Чем больше отклонения от средней, тем реже. Если этот закон изобразить в виде столбиков разной высоты, отражающих частоту встречаемости, получится что-то вроде холма или колокола: вершина, и от нее идет плавный спуск в обе стороны. Разумеется, для получения плавной кривой нужно сделать много измерений.
Биологи, к сожалению, не всегда достаточно подробно изучают изменчивость исследуемых ими явлений. Поэтому и радиобиологи вначале лишь удивлялись тем «чудесам», которые получаются в опытах по облучению лабораторных животных.
В нашей лаборатории существовал закон: любой опыт должен быть грамотно обработан статистически. Поэтому и я, как только накопился некоторый материал, начал обращать внимание на закон распределения смертности животных во времени. Однако ожидаемого холма не получилось. Вместо него был горный хребет с пиками и с долинами между ними. Может быть, это результат случайных колебаний в связи с недостаточным материалом? Такое нередко случается. Опыты продолжаются и повторяются — та же картина. Причем одно и то же получается на мышах разных линий, на белых крысах. На протяжении первых двадцати дней после облучения, периода, за который погибает большая часть животных, если им вообще суждено умереть от острой лучевой болезни, можно различить пять пиков смертности: сроков, когда наблюдается особенно массовая гибель животных. Иногда их видно невооруженным глазом, иногда для этого требуется математическая обработка, но всегда они налицо.
Особенно интересно, что пики занимают постоянное место. У мышей разных линий, у самцов и самок, у молодых и старых они падают на одни и те же дни, только относительная высота их оказывается различной. На положение пиков не влияет даже доза облучения. С увеличением дозы продолжительность жизни вовсе не уменьшается постепенно, как казалось раньше; просто меняется относительная высота пиков.
В чем же тут дело? Первая мысль, которая приходит в голову: разные пики отражают разные причины гибели. Как ее проверить? Можно ввести мышам различные противолучевые средства и посмотреть, как они повлияют на разные пики. Опыты проведены, и гипотеза полностью подтвердилась. Есть вещества, которые равномерно снижают все пики (значит, они влияют на самые первичные поражения), другие — лишь какой-нибудь один пик или группу пиков. Таким образом, доказана рабочая гипотеза, что пики — отражение разных причин смерти. А попутно те же результаты свидетельствуют, что механизм действия разных защитных средств различен.
Дело было в 1949 году. А через некоторое время я узнал, что пики смертности уже давно известны. Попался американский рентгенологический журнал за 1945 год, где я увидел статью о пиках. Правда, ее автор обнаружил не все пять пиков, а только два. И опыты он ставил по-другому. Он не применял защитных веществ. Вместо этого облучал разные части тела животных. Например, чтобы вызвать смерть через три-четыре дня, нужно облучить тонкий кишечник, для гибели через девять дней — костный мозг…
Имя автора заинтересовавшей меня статьи было Генри Квастлер. Я запомнил и стал обращать внимание на все его работы. Через некоторое время, в 1951 году, он вернулся к изучению пиков и на этот раз пришел к более полным выводам, которые совпадали с моими.
Позже имя Квастлера встречалось мне нередко. Он интересовался довольно разнообразными вопросами. И — забавное совпадение! — очень часто это были вопросы, которые увлекали и меня. Я надеялся, что рано или поздно мы встретимся и нам о многом придется поговорить. Увы, мы успели обменяться лишь парой деловых писем.
Конечно, я хотел больше узнать о Квастлере, прочесть все его статьи. Работ, напечатанных до 1945 года, оказалось всего три, но они были малоинтересны. Значит, в это время он только делал первые шаги в науке. Вероятно, он моложе меня. Интересно, какой он — высокий или низкорослый, полный или худощавый.
Попались мне в немецких медицинских журналах 30-х годов несколько статей Квастлера, но явно другого. Этот был не Генри, а Генрих, и работал не в США, а… в Албании. Может, то был его отец?
Трудно быть Шерлоком Холмсом: все мои предположения оказались неверными. Потом дошел слух о смерти Квастлера. Не знаю, правда это или нет, но рассказывали, будто умер он потому, что не смог пережить гибели горячо любимой жены. Редкий случай в XX веке! Но я воспринял это как что-то естественное, ибо все очень хорошо вязалось и с его научным творчеством. Квастлер в науке был романтиком, хотел большего, чем его коллеги. Видно, что он был человеком глубоких чувств не только в науке, но и в жизни…
А потом вышла, уже посмертно, его последняя книга. В ней на полутора страничках биография. Мало о чем говорит она. Перечисляются институты, где работал Квастлер, и направления исследований, которые его интересовали. Но это было известно из его статей. Так что и сейчас о многом приходится только догадываться.
Генри Квастлер родился в 1908 году в Вене. (Выходит, что он был не моложе меня, а значительно старше!) Окончив в 1932 году медицинский факультет в своем родном городе, он работал в течение пяти лет в Албании практикующим врачом и рентгенологом. (Значит, Генрих Квастлер — это он сам, а вовсе не его отец.) А потом переехал в США. Почему он покинул родной город, почему уехал из Европы — скупые строки биографии об этом не говорят. Но ведь в начале 1938 года гитлеровские войска вступили в Австрию. Вероятно, это и объясняет перелом в судьбе Генриха, превратившегося в Генри.
До переезда в Америку Генрих успел опубликовать семь научных статей. А Генри напечатал свою первую работу только в 1942 году. Вначале он работал в Нью-Рошеллской больнице. Видно, условия были тяжелыми, раз он не занимался научной работой. В 1942 году Генри как раз переехал в другой город. До 1949 года Квастлер нес полную нагрузку практикующего врача, но смог выполнить ряд первоклассных работ. Только в 1949 году (то есть когда ему был уже 41 год) он стал заниматься научной работой профессионально. Стало ясно, что у Квастлера биография не простая и путь в науку не был у него «зеленой» улицей. Для Квастлера особенно характерно, что он, не получив систематического физического и математического образования, сам достаточно овладел этими науками. А зная основательно биологию и медицину, он мог лучше, чем математик-профессионал, находить области, где математический подход целесообразен.
Говард Кэртис заканчивает биографический очерк о Квастлере следующими словами: «Его сотрудники также заразились его математическим энтузиазмом, и в этом, быть может, в конце концов и состоит главный вклад доктора Квастлера в науку. Его горячее сердце, дружеские и проницательные советы, его энтузиазм при встрече с новой идеей привлекали к нему симпатии всех, кто так или иначе соприкасался с ним».
