Генетика гениальности - Эфроимсон Владимир Павлович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Л.Н. Толстой о первых пяти годах своей жизни: «Разве не тогда я приобрел все то, чем теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь я не приобрел и одной сотой того? От пятилетнего ребенка до меня только один шаг, а от новорожденного до пятилетнего – страшное расстояние».
Биографии великих людей содержат множество прямых и косвенных указаний на решающую роль избирательно воспринятых детско-подростковых впечатлений.
Филипп Македонский подростком жил в Фивах и не мог не стать учеником Пелопида и знаменитого полководца Эпаминонда, создателя фаланги, дважды победителя спартанцев. Став царем Македонии, Филипп с поразительной энергией, упорством, настойчивостью, бесстрашием и коварством превращает свою маленькую страну в могущественное государство, подчиняет себе половину Балкан и, наконец, Грецию. Его сын, Александр, завидует подвигам отца, руководствуется его идеалами и совершает подвиги, сказывающиеся на протяжении тысячелетий. Учителем Александра был Аристотель… Оба – и Филипп, и Александр – были гениями, но этого одного было бы недостаточно. Развиться и реализоваться помогла социальная преемственность, умное воспитание и политическая ситуация.
Школьный пример – Баркиды. Гамилькар Барка, Газдрубал, Ганнибал, его братья, бесстрашная принцесса Софонизба, покончившая с собой (прообраз Саламбо). Но Газдрубал был всего лишь зятем Гамилькара и биологически ничего от него не мог унаследовать. Разумеется, здесь решающую роль играл брачный подбор. Сам Ганнибал и его братья с детства росли в военном лагере и принимали участие во всех походах и сражениях отца и Газдрубала, приобретая таким образом очень рано огромный боевой опыт. Разумеется, здесь сыграла свою роль и семейная традиция… Но ведь еще была и «Аннибалова клятва»…
В династии Сципионов можно также увидеть яркий пример значения социальной преемственности. Оба старшие Сципиона не раз терпели серьезные поражения. И если сын, Сципион Африканский, обладал несомненным военным гением, то замечательные победы довелось одержать и приемышу этой семьи – Сципиону Азиатскому Новое яркое доказательство роли оптимальной социальной преемственности.
Примеры из новейшей истории: генерал Бернард Монтгомери, победитель при Эль-Аламейне, затем командующий английскими силами во Франции, очень тяжело раненный в Первую мировую войну, был внуком сэра Роберта Монтгомери, генерал-губернатора Пенджаба, «прославившегося» во время восстания сипаев. А сам Бернард, совсем маленьким, с упоением слушал не только рассказы о деде, но и биографии Кромвеля, Клайва, Нельсона и Дрейка, которые читала ему мать.
Д. Эйзенхауэр так интенсивно глотал книги по военной истории, что ему предсказывали, что он станет профессором истории в Йельском университете, но ему довелось не читать курс истории, а делать историю самому, хотя военную историю он всегда знал великолепно. Эйзенхауэр работал по 16–18 часов в сутки, спал по пять часов.
Странные, неожиданные вопросы, задаваемые маленькими детьми, еще не затурканными своими вечно занятыми родителями и воспитательницами, при продумывании их показывают, что дети не только великие лингвисты (вспомните «От двух до пяти» К. Чуковского), но и великие экспериментаторы, ориентированные на творчество.
Однако к тому времени, когда они в нормальном порядке превзойдут науки и накопят умения, их любознательность, как правило, исчезает – потому что их стремление к познанию и умению разбивается отчасти о занятость взрослых, а отчасти о собственную непременную «бездарность» в большинстве тех занятий, в которые они вовлекаются «броуновским движением» их естественной потребности к самопроявлению. Ребенок, начинающий напевать при отсутствии музыкальных способностей, рисующий при цветовой бездарности, бегающий наперегонки или танцующий при врожденной неуклюжести, пускающийся спорить с гораздо более языкастым дразнилкой, плохо заучивающий иностранный язык, – такой ребенок быстро обрастает комплексами, начинает чувствовать себя «неполноценным», и именно это чаще всего мешает ему обнаружить в себе скорее всего существующий и может быть незаурядный математический, конструкторский, поэтический или любой другой талант.
Между тем естественный отбор, творя человечество, непрестанно работал над тем, чтобы развить «исследовательский инстинкт», любопытство, любознательность, впечатляемость и обучаемость именно в детском и детско-подростковом возрасте, точно так же, как он работал над развитием и сохранением памяти об этом познавательном периоде у стариков, когда-то бывших главными передатчиками социально-преемственной эстафеты от одного поколения другому.
Для творчества необходима фантазия, воображение, готовность идти по непроторенным дорожкам; люди творческого склада, как правило, обладают чувством юмора и ценят его, но творчески одаренные молодые люди не пользуются особо одобрительным отношением у преподавателей и родных. Одаренному ребенку требуется либо известная психологическая гибкость, либо стойкость, чтобы сохранить в себе те черты, с которыми связана творческая способность.
2. Значение детского и подросткового периода в ранней стимуляции творческих дарований
Любопытство, любознательность, исследовательский инстинкт, обучаемость – явления в высшей степени возрастные.
Обучаемость как типично возрастное явление – необычайно быстрый рост накапливаемого знания в детско-подростковом возрасте – создана грандиозными силами естественного отбора. О том, какими изумительными способностями обладает именно маленький ребенок, хорошо известно, причем, конечно, это относится не только к усвоению речи, но и ко многим другим особенностям.
Уделяя в дальнейшем очень много внимания наследственным механизмам гениальности, мы, забегая вперед, должны сразу подчеркнуть, что, к сожалению, ранне-детский, детский и подростковый периоды большинства тех, кто впоследствии стал признанным гением, остаются малоосвещенными, а иногда попросту неизвестными. Но там, где этот период освещен, неизменно оказывалось, что этот именно возраст проходил в условиях, исключительно благоприятных для развития данного гения. Речь идет в гораздо большей мере об интеллектуальной, нежели об экономической обстановке.
Например, мальчуганом М. Фарадей за грошовую плату служил сначала в типографии, а затем в книжной лавке, но и там, и тут все свободное время он читал, и читал так, что случайно зашедший в книжную лавку Г. Дэви был поражен его знаниями и начитанностью. Дэви взял мальчика к себе в лабораторию…
Пожалуй, инфантильность, рассеянность, которые характерны для больших ученых, обусловлены именно сохранением детской интенсивности любопытства ко всему тому, что их интересует. Но часто – и только к этому. Потомок пастырской семьи Л. Эйлер, занимаясь в базельской гимназии, где вообще не преподавали ни арифметики, ни какой-либо математики, начал брать уроки у пораженного его сметливостью математика-любителя И. Буркхарда (ученика Якоба Бернулли), а затем, поступив в университет, попал в поле зрения Иоганна Бернулли, про которого говорили, что после смерти Лейбница и после того как Ньютон состарился, он остался крупнейшим математиком мира.
«В течение столетия неслыханный взрыв математических гениев из одного единственного маленького города определил направление европейской науки. Именно общее происхождение гениальных носителей гениальности придает этому движению нечто необычайно законченное и мощное. Потому что этот весь клан Бернулли и Эйлера, который объединяют Германн и Фус, взаимно поддерживает, подкрепляет, служит тому же великому делу – ведущей науке своего времени» (Spiess О., 1920).
О династии Бернулли и Эйлере мы еще будем говорить в дальнейшем… А сейчас лишь заметим, что, разумеется, такого рода социальную преемственность, налагающуюся на несомненную наследственную гениальность, редко удается проследить, однако если гений реализовался, то мы почти наверняка можем сказать, что так или иначе с детства его окружала среда, оптимально благоприятствовавшая развитию его гения. Впрочем, отчасти еще и потому, что гений все же сумел ее выбрать, найти, создать, как, например, Василий Петрович и Сергей Петрович Боткины, вышедшие из окружения, озабоченного, главным образом, проблемами наживы, но оттолкнувшиеся от этой среды в сферу высшей идейности.
